Когда-нибудь найдется, наверно, бытописатель, который соберет и обобщит материалы о енисейской золотой горячке, о дикой эксплоатации, о «вольной приисковой каторге», воспетой в известной песне:
Я встретил однажды старого «золотничника», пришедшего в енисейскую тайгу с первыми партиями искателей счастья. Сначала он отмалчивался, отвечал на вопросы односложно, но потом вдруг разошелся:
— Эх, было времечко! Нападешь, бывало, на золотишко, намоешь его да и подаешься в Енисейск — пить да гулять. По тайге идешь с опаской, каждого куста боишься. Нас в то время горбачами звали. Ну вот, за горбачами-то не мало злых людишек охотилось, Был в Енисейске такой почетный гражданин и гильдейный купец Востротин. У него на прииске лучше не работай. Выдаст тебе расчет, пронюхает, сколько золотишка добыл, да и шепнет своим ребятам: горбач, мол, богатый идет. Ну, а те в тайге и стерегут. Награбленное — пополам.
…Шибко на него старатели серчали. Не раз убить хотели, да только купчина был осторожный, знал, что на него народ зол. Ну долго ли, коротко ли он жил, а только подох все-таки. Так вот, когда его похоронили, ночью явились старатели на могилу, отрыли дорогого покойника, поставили на четвереньки, а в изголовье заместо креста вбили осиновый кол…
— Ну, а в самом Енисейске жизнь веселая была?
— В Енисейске? На Зеленой улице — что ни дом, то кабак, В каждой двери — окошечко. Придешь ночью, постучишь в окошечко, сунешь деньги — тебе тотчас полуштоф выставят. Ну пока деньги еще водятся, справишь себе плисовые шаровары пошире, фланелевую рубашку до колен, с вышивкой, цепь серебряную обмотаешь вокруг шеи, сапоги высокие с подборами наденешь.
Старик замолк, задумался. Потом сказал:
— А, по правде говоря, паскудно жили. Только и радости было, что в вине. Оберут тебя в три дня как липку и опять год спину гни. Худая была жизнь, собачья…
…Новый Енисейск растет сквозь руины старого. Новый город — это аэропорт: «колбаса», на безветрии вяло обвисшая вокруг мачты, самолет, только что прилетевший из Красноярска с пассажирами и почтой. Новая набережная. Новые основательные тротуары, победившие наполовину устрашающую грязь енисейских улиц. Лесозавод. Газетные киоски. Большие магазины. Дом культуры. Стадион с футбольным полем.
Рост нового Енисейска пока медленен. Но енисейцы вовсе не склонны к пессимизму. У Енисейска есть перспективы. В деревне Подтесово, под Енисейском, возникает затон — место зимовки речного флота, плавающего в низовьях. Кстати, мы проплывали мимо деревни Подтесово. Там уже идет работа. Полуторакилометровая дамба должна перегородить Подтесовскую протоку к началу 1941 года.
…И сам Енисейск строится, растет.
Вернувшись на теплоход из города, я застал нашего капитана в большой тревоге. Только что была получена телеграмма о движении застоявшегося в среднем течении Ангары льда. Ангарский лед мог догнать нас на открытом Енисейском плесе.
— Надо удирать!
Загудел гудок, собирая команду, отлучившуюся на — берег. Тревожно всматриваясь в верховья, откуда вот-вот могли показаться льды, сулящие нам крупные неприятности, вахтенный штурман облюбовал бухточку — на случай, если придется прятать караван.
Прятаться в бухточку нам не пришлось. Мы распрощались с Енисейском на два часа раньше, чем к нему подошла первая ангарская льдина. Подгоняемый половодьем, караван быстро идет на север. Уплывают назад лесистые берега, одинокие деревеньки, километры фарватера. И вот, получилось так, что, уйдя от ангарского ледохода, мы постепенно нагнали енисейский. Его разрушительные следы виднелись всюду. Торосы плотной стеной закрывали прибрежные тальники. Плыли вырванные могучим течением деревья, бревна, унесенные из далеких гаваней верховьев.
Над водой с криками носились стаи уток. С песчаных кос от шума винтов поднимались косяки гусей. На судне началась охотничья горячка — «болезнь» крайне заразительная, но скоро проходящая. Всем было ясно, что даже самый меткий выстрел не приблизит гуся или утку к нашему столу: течение быстро унесет убитую птицу. Но непуганная дичь действовала на сердце начинающих охотников совершенно неотразимо… С борта то и дело хлопали выстрелы. Так продолжалось день — два. Потом, когда запасы дроби поредели, пальба быстро пошла на убыль.