– А давайте, – говорит, – разденем его догола и пустим по деревне, будет знать, как над людьми издеваться!
СТЕПАН: И что, раздели?
НИКОЛАЙ: Ой, народ идею на ура воспринял. Злоба-то никуда не делась, обида только копится с каждой ложкой сухомятки. Раздели его и пинком под зад на мороз. Мы к окнам, а ничего не видно. Позамёрзли окна-то. Со щелей дует, тут же замерзает, подтаивает и опять замерзает. Сквозь наледь не видать ничего. Минут через пять сжалились, за ним подались, а его и след простыл. А в этом году несколько Воронят в селе родилось у разных баб. Чёрненькие такие же, носастые. Вот и думай! Это ты про баб спрашивал. У Воронёнка, понимаешь, не только нос длинный. Пригрели его видать в нескольких домах в тот день, приютили. Но он и сам знал, куда путь держать в таком наряде. Мозги-то на морозе быстро работают.
СТЕПАН (кряхтя, скидывая колесо): Интересно.
НИКОЛАЙ: Да уж. Интерес весь в том, что у одной из рожениц муж в это время сидел у Надьки на гулянке. Догадайся о ком речь?
СТЕПАН (немного промешкав): Не уж-то куму отомстил?
НИКОЛАЙ (радостно): В яблочко!
Хохочут оба.
СТЕПАН: Ловок, ваш Воронёнок, ловок.
НИКОЛАЙ: Да уж, яркий персонаж в нашем селе. Куму всё невдомёк. Он в тот вечер дома догнался как следует, не помнит ничего. Только смотрит порой на дитя и думает, в кого это он такой чёрненький уродился…
На сцену выходят Люба и Тамара.
Степан многозначительно кивает и обращает внимание на пассажиров, которые начинают собираться у автобуса, пуская свои заинтересованные взгляды в район снятого колеса.
ЛЮБА: Дела идут?
СТЕПАН: А-то… дело мастера боится!
Тамара ничего не говорит, подходит поближе к Степану, с интересом и трепетом наблюдает за ходом работ, деликатно оценивая не столько деятельность, сколько самого мужчину.
НИКОЛАЙ (дамам): Я предлагал помощь, вы не думайте, но меня отшили. Сказали что с такими руками только в жо…, в общем, сижу, байки травлю, но я предлагал помочь, если что!
СТЕПАН (устанавливая запаску): Предлагал – предлагал, не спорю. А вот на счёт рук – это уже была не моя интерпретация. Ну что, есть ещё, что в ассортименте занятного?
НИКОЛАЙ: Есть, завсегда есть, но они как-то все… не для женского уха. Я вот тут успел одну кое-как. Спешил, между прочим, специально рассчитывал время, такт, расстановку!
СТЕПАН (подмигнув): Я оценил! Ну, а вы дамы? Не разбавите весёлой нотой мужскую участь?
ТАМАРА: Как-то не до веселья, извините.
Тамара отходит от Степана и начинает залазить в автобус.
ЛЮБА (шёпотом мужчинам): Не знаю, что у неё стряслось, но чувствую, что что-то серьёзное.
На сцену выходит мрачный Гоша.
НИКОЛАЙ (со смехом, Гоше): О, ты всё ещё здесь?
Тамара оборачивается в автобусе на полпути.
Вид у скрипача подавленный.
ЛЮБА (с лукавством, Гоше): И деньги твои не помогли. Видишь, не всё деньгами-то решается, оказывается.
ТАМАРА (Гоше): Так никто и не остановился?
Степан внимательно всматривается в лицо парня, не задавая вопросов.
ГОША (поникнув, водителю): Правы вы были, мне действительно не нужно было быть в селе через час.
Пассажиры переглядываются, смотрят на парня.
Степан молчит, слушает.
ГОША: Из больницы позвонили… прибрался отец.
Пауза несколько секунд, все молчат, осторожно переглядываются.
ГОША: Мне нужно было к нему приехать два, три, четыре года назад… всё откладывал. А теперь вот спохватился, да поздно.
Скрипач отходит в сторону, садится прямо на краю сцены, направив взор в бескрайнюю даль…
Пассажиры расходятся по местам.
Степан заканчивает подтягивать последние гайки.
СТЕПАН (кричит Гоше): Через пять – семь минут отправляемся.
Мудрый водитель понимает ситуацию, намеренно оставляет ещё некоторое время скрипачу на раздумье, кивает понимающе головой, убирает инструмент, переодевается, подкачивает установленное колесо.
Люба ерзает на сиденье, чувствует себя виноватой, выходит из автобуса, направляется к скрипачу.
Парень оборачивается, услышав приближающиеся шаги.
ЛЮБА: Я сяду рядом, не против?
Гоша кивает головой, показывая глазами согласие.
Люба садится рядом, смотрит вдаль.
ЛЮБА: Мою мать убили, когда мне было восемь. Пьяная драка. По случайности, как потом объяснили. Отец спился к десяти годам. Он и так-то часто поддавал, а после того, как матери не стало, совсем запиваться стал. Через два года закопали и его. Меня дед воспитывал. К пятнадцати я совсем одна осталась. Опекунство тётка оформила. Ну а дальше, ты уже знаешь. Голод, издевательства, переезд. Я никогда не жила даже кусочком той беззаботной жизни, которая дарована тебе. Ты извини, я наговорила лишнего. Пойдём, Гош, жизнь продолжается. Пока мы здесь, надо жить, надо что-то делать, жить не просто так, а во имя чего-то.