мертворожденного ребенка; еще до наступления зимы она часто
лежала, свернувшись на своей койке и сложив руки так же, как матери
баюкают младенцев. В ту зиму что-то хрупкое, наконец, сломалось
внутри нее. Проснувшись однажды утром, мы нашли ее повесившейся
на деревянной перекладине в столовой.
Снаружи все замело, и мы не могли похоронить ее. Целых два дня нам
пришлось жить под одной крышей с мертвецом.
Мы также потеряли Тайни, который как-то попытался выйти и
поохотиться. Мы убеждали его, что это бессмысленно и рискованно,
что в такую погоду ни один зверь носа из лесу не высунет. Но он с ума
сходил от необходимости сидеть в заточении, страдая от голода,
грызущего изнутри. Он так и не вернулся. Должно быть, заблудился в
лесу и замерз.
Так что в следующий год мы решили переселиться. Вообще-то, это
было решение Грэя, но мы все поддержали его. Брэм,
присоединившийся к нам тем же летом, рассказал про хоумстиды на
дальнем юге – дружественные земли, где мы могли бы найти укрытие.
В августе Грэй послал на разведку несколько человек, чтобы они
начертили пути на карте и отыскали лагеря. В сентябре мы начали
наш переход.
Стервятники напали на нас в Коннектикуте. Я слышала кое-какие
истории о них, но ничего конкретного: скорее, просто байки и мифы.
Как о монстрах, которыми меня в детстве пугала мама, чтобы я
хорошо себя вела. «Шшш. Тише, иначе ты разбудишь дракона».
Была глубокая ночь, и я спала, когда Сквиррэл, который был на
разведке, подал сигнал тревоги: два выстрела в темноту. Но было
поздно. В следующее мгновение послышались крики. Блу – уже
подросшая, красивая малышка с таким же заостренным подбородком,
как у меня – проснулась, ревя во всю глотку от испуга. Она не
выбралась из палатки, а сидела, вцепившись в спальный мешок,
отталкивая меня и повторяя «Нет, нет, нет!» снова и снова.
Когда я все же исхитрилась поднять ее, схватить на руки и выбежать
из палатки, я подумала, что наступил конец света. Я схватила нож, но
понятия не имела, что с ним делать. Однажды я освежевала тушку
какого-то животного, и тогда меня чуть не вырвало.
Гораздо позднее я выяснила, что их было лишь четверо, но на тот
момент мне казалось, что они повсюду. Это одна из их уловок: сеять
хаос, наводить панику. Случился пожар – две палатки моментально
вспыхнули, словно спичечные головки. Со всех сторон доносились
выстрелы и человеческие вопли.
Все, о чем я могла думать, было: «Бежать». Я должна бежать. Я
должна увести Блу прочь отсюда. Но я не могла пошевелиться. Я
чувствовала, как холодная тяжесть страха приковала меня к месту; так
же, как и в детстве, когда я была маленькой девочкой и слышала
грузную поступь отца, спускавшегося по лестнице – топ, топ, топ –
его гнев, душащий нас, словно одеялом. Выглядывая из-за угла, видя,
как он пинает маму под ребра и в лицо, я была не в состоянии
заплакать, даже закричать. Годами я воображала, как в следующий
раз, когда он тронет меня или ее, я по самую рукоятку всажу ему нож в
грудную клетку. Я представляла, как кровь, пузырясь, вытекает из
раны; и каково это – чувствовать и знать, что он, как и я, состоит из
плоти и крови, костей и тканей, кожи – на которой так же могут
оставаться синяки.
Но каждый раз я столбенела, как опустевшая оболочка. Каждый раз я
терпела: красный взрыв боли от удара, отдающейся в глазах; хватки и
пощечины; грубые толчки в грудь.
- Давай, бежим! – кричал мне Тэк с противоположного конца лагеря. Я
ринулась к нему, не думая и не разбирая дороги, охваченная паникой,
с Блу, заливавшей слезами мою шею, на руках. Сердце бешено
колотилось в моей груди, и когда Стервятник появился откуда-то
слева, я даже не заметила его, пока он со всей силы не ударил меня
по голове дубинкой.
Я упустила Блу из рук. Просто уронила ее на землю, подползла к ней
на коленях в грязи и попыталась закрыть собой. Я ухватила Блу за ее
пижамные штанишки, подхватила и поставила на ноги.
- Беги, – сказала я. – Ну же! – я подтолкнула ее. Блу плакала, и я
подталкивала ее. Но она бежала так быстро, как только могла, хотя ее
ножки все еще были короткими для этого.
Стервятник заехал ногой мне по ребрам, прямо в то место, где мой
отец сломал мне их, когда мне было двенадцать. Из-за боли у меня
потемнело в глазах – и когда я перевернулась на спину, все
переменилось. Звезды перестали быть звездами: они обратились в