Огляделись. К ним навстречу шёл отец. Радостно обнял мать, но та, почему-то, вспыхнула и, прикрывшись платком, заплакала. Лицо отца было распухшим, красным и от него пахло перегаром. Погрузили вещи в телегу — лошадь была привязана неподалёку. Поехали.
Отцу была выделена койка в рабочем общежитии. Когда приехали, им в общей комнате за занавеской дали вторую кровать — на всех.
Отцу было плохо, но бригадир, не разбираясь, отправил его на работу.
Лесозаготовки были разбиты на кварталы. Они поселились в четвёртом.
Первый день, пока осматривались. Все были в замешательстве. Вечером приехал с лесозаготовок отец. Вяло поел и тут же уснул. Ночью мать не спала, сидела рядом с ним, раскачиваясь. Отец весь горел, стонал и бредил во сне. Утром его отвезли в Ладву, в больницу, мать уехала его сопровождать.
Бригадир оформил мать уборщицей в общежитии. В её обязанности входила уборка помещений, а так же кипятить воду в соседнем здании, и носить кипяток в бак, в общежитие для рабочих. Но мать теперь каждый день пешком ходила к отцу в больницу, туда и обратно — четырнадцать километров. Поэтому, в Шуркины обязанности входило подметать пол и носить кипяток.
Коля с Алексеем были у бригадира на подхвате: то грузить, то вывозить что-то. Вася им помогал.
Так шли день за днём, неделя за неделей. Пролетел апрель, прошла неделя мая — уже семь недель отец лежал в больнице, а лучше ему не становилось.
В этот день, мать с утра собрала еды и ушла к отцу. Обычно возвращалась к обеду, а тут нет и нет. Сашка вышла на улицу, решила ждать здесь. Майское солнышко приятно припекало. На лужайках снег давно сошёл и буйно цвела мать-и-мачеха. Куда ни бросишь взгляд — всё усыпано её мелки́ми, жёлтыми цветочками. Но в лесу снега было ещё много.
Издали заприметила тёмный силуэт матери, та шла еле передвигая ноги. Сашка побежала ей на встречу.
— Маам, что ж так долго то? Как отец?
Губы матери задрожали, махнула рукой:
— Погоди, Шура, не до тебя пока. Где ребята?
— Так с обеда снова в лес уехали.
Мать кивнула и побрела к бараку. Сашка плелась следом. Боялась снова задавать вопросы. Тревога охватила её.
Когда пришли братья, мать всё так же сидела уставившись в стену. Ребята обступили её и молча ждали, боясь услышать худшее.
Мать подняла глаза:
— Нет больше отца, сыночки, нет вашего папкиии, — заплакала в голос.
Шурка сразу и не поняла, как это нет? Потом мать стала рассказывать, как она пришла, а он уже в коридор вынесен.
— Потрогала, ещё тёплый был… Лечили то от бронхита, а у него, оказалось, воспаление лёгких было… Не спасли… Как же мы теперь без него то? — плечи матери безудержно содрогались.
Огорошенные известием, ребята молчали. Они пока не могли осознать, что отца больше нет.
Глава 8. Удалый баран
После похорон отца, семью перевели в восьмой квартал. Лесозаготовками там уже не занимались, и общежитие пустовало. Но здесь находилась конюшня с инфекционными лошадьми, вот ухаживать за ними и входило в обязанности семейства. Всем работы хватало: кормить, убирать, сено заготавливать, возить… Здесь же работала кузница. Водили лошадей подковы менять.
Сашке такая работа пришлась по вкусу. Только проснётся — бегом в конюшню. Лошади были разные, но она сразу выделила самых статных, молодых. Надо съездить дров привезти, запрягает не спокойную лошадку, а выбирает самого-самого красивого да резвого коня.
Чёрный жеребец, по кличке Буран, был её любимцем, но подчиняться Сашке не желал. Чтобы накинуть на него уздечку, Саша вставала на край кормушки и на цыпочках тянулась, а Буран вытягивал шею и отводил голову выше и выше. Иногда у неё получалось его обхитрить: уздечку спрячет за спину, протянет травку — жеребец губами потянется, наклонит голову, тут уж она не теряется, накидывает узду. Но Буран быстро учился и часто успевал и траву взять, и голову отвести. Тогда, провозившись вдоволь, Сашка шла запрягать Ракету. Рыжая лошадка, в белых носочках, ей тоже очень нравилась. Характер у лошади был покладистый, девочку слушалась, но к Бурану Сашка испытывала особые чувства.
В нескольких километрах по лесной дороге протекала речка, туда ездили с ребятами чистить да купать лошадей. Пока ими занимаются — сами порезвятся.
Сегодня Николаю конюх дал задание нескольких лошадей сводить к кузнецу, чтобы поменять подковы. Куда ж без Сашки? Увязалась следом.
— Коля, а Бурана тоже надо подковать?
— И Бурана тоже, — усмехнулся брат.
— Давай, тогда его первого поведём?
— Первого так первого. Как скажешь! — Коля накинул на жеребца уздечку и подвёл к кормушке.
Сашка уже стояла на краю. Вскарабкалась на коня и, довольная, обняла Бурана за шею.
Коля вывел коня на дорогу. Сашка, держась за гриву, грациозно ехала верхом. Отсюда, с высоты, всё смотрелось по другому и она наслаждалась моментом. Конь мирно шагал по доро́ге рядом с братом.
К кузнице надо было свернуть на тропинку. Коля потянул коня за узду — Буран напрягся, захрапел и вдруг резко дёрнулся обратно. Взвился вверх. Уздечка выскользнула из рук Николая. От неожиданности он покачнулся, палка, на которую опирался, осталась впереди. Нога подвернулась, и он упал. Почуяв свободу, жеребец развернулся и галопом понёсся обратно в конюшню. Сашка без узды не могла остановить коня и изо всех сил держалась за гриву. Конюшня стремительно приближалась. Сашка зажмурилась. Конь влетел в ворота, и, замедляясь, скрылся в конюшне. А её голова не вписалась в низкий проём. Со всего маху ударившись лбом, девочка кубарем свалилась на землю. Едва оправившись от шока попыталась встать, но в глазах потемнело, подступила тошнота к горлу, в ушах стоял звон. Пришёл Николай.
— Шурка, ты как? Где болит? — голос Коли доносился откуда-то издалека.
Постепенно пелена перед глазами рассеялась и Саша увидела расстроенное лицо брата над собой. Слабо улыбнулась:
— Ох, и резвый мой Буран!
Николай облегченно выдохнул:
— Фу ты! Ну напугала… Я думал убилась совсем. А ты, раз шутишь — жить будешь! — сам себя успокаивал Коля поднимая сестрёнку, — Пойдём домой, пусть мать рану обработает. — Лоб Шурки был рассечён и кровоточил.
— Коль, давай маме не скажем, что я с лошади упала, а то не пустит меня больше к Бурану…
— Ладно, скажем, что ты сама мимо двери промахнулась, — усмехнулся брат.
Мать обмануть не удалось: она, увидев огромную шишку во лбу и кровавые разводы почему-то сразу всё поняла:
— Ох, Шура, доиграешься ты с лошадьми, свернёшь когда-то себе шею, — мать сердито поджала губы.
Вечером, приехали Алексей с Васей, увидели забинтованный лоб сестрёнки:
— Удалый баран не ходит без ран! А ты, Шурка, у нас кто? Овца? — веселились братья.
— Сами вы бараны, — обиженно огрызнулась в ответ Сашка.
— Ладно, не обижайся сестрёнка. Главное — сама цела осталась, а шишка заживёт скоро.
В школу осенью она не попала: с лесного поселения до Пяжиевой Сельги, где находилась ближайшая, добираться было не просто. Мать беспокоилась: как зимой их отпускать по лесу, да по темноте? Да и не до школы было пока. Коля, там, на родине, успел закончить семилетку. А младших решила отправить в следующем году — пусть пока дочка по хозяйству помогает.
Шура видела как ей тяжело: то вздохнёт печально, то смахнёт слезу украдкой, — понимала, что мать тоскует по отцу, да и ей его очень не хватало.
Алексей тоже здесь сильно тосковал. После похорон он как то замкнулся. Сядет, песню напевает под нос:
— Как на дальней сторонке
Громко пел соловей.
А я мальчик на чужбине
Далеко от людей.
Позабыт, позаброшен
С молодых юных лет.
Я остался сиротою,
Счастья доли мне нет.
Вот и холод и голод,
Он меня изморил.
А я мальчик еще молод
Это все пережил.
Ох, умру я, умру я,
Похоронят меня.