(изображение: Триполаменти на палубе)
Клементина Триполаменти, глава многонационального «Союза океанских фермеров», подчеркнула, что многие медики уже заявили, что таинственное нервное заболевание под названием «синдром Тандагора» никак не связано с питанием.
ТРИПОЛАМЕНТИ: «Люди могут говорить что угодно. Вы только подумайте. Они называют это „болезнью бешеного криля“, словно в шутку. Мы выращиваем миллионы тонн полезного морского белка, который добавляется в тысячи видов полноценных продуктов питания. А какому-то идиоту достаточно запустить в Сеть идиотскую шутку, и наша жизнь и благополучие оказываются под угрозой…»
Код Дельфи. Начать здесь.
Мне так много нужно рассказать, столько печального, странного и ужасного, что я даже не знаю, с чего начать. Наверное, тот, кто вылавливает эти слова из воздуха, ничего не поймет, пока я не объясню все. У меня сейчас есть немного времени, чтобы этим заняться — со стороны кажется, будто я бормочу себе под нос, — прежде чем безумие начнется вновь. Попробую рассказать о случившемся по порядку, пусть даже это снова приведет меня в отчаяние.
Мы находились среди летающих людей Аэродромии, как мы назвали этот мир. Исчезла девушка, и мы, будучи незнакомцами, оказались под подозрением. Мы подружились с главой одной семьи по имени Разводит Огонь В Воздухе, и когда он пришел за нами, мрачный и в сопровождении вооруженных охранников, я решила, что нас казнят за преступление или принесут в жертву какому-то из местных богов. И почти не ошиблась.
Тюрьма-пещера, в которую нас привели, оказалась не столь приятной, как пещера, которую мы делили вместе с семьей Разводит Огонь В Воздухе. Там было холодно и сыро, а пол загажен пометом птиц и летучих мышей. Кван Ли тихонько рыдала возле костерка. Подобно Флоримель и мне, она все еще носила почти лишенный индивидуальных особенностей сим, чем-то напоминающий женщину-индианку, который она получила после проникновения в Темилюн. Т-четыре-Б, угрюмый и неразговорчивый, складывал и разрушал на полу пещеры кучки камней, совсем как ребенок после школы. Флоримель и Уильям сцепились в очередном споре, и Флоримель, по своему обыкновению, злилась, считая, что мы слишком пассивны в своих действиях. Я ушла в дальний конец пещеры, чтобы их не слушать.
Обитатели Аэродромии действительно подозревали нас в том, что мы имеем какое-то отношение к исчезновению девушки по имени Сияет Как Снег. И нам назначили нечто вроде испытания, которое начнется ранним вечером и выявит нашу вину или невиновность. Когда Разводит Огонь В Воздухе сообщил, что те немногие, кто остается в живых после этого испытания, обычно становятся безумцами, я невольно и с ностальгией вспомнила старый добрый «Кодекс Наполеона». Все мы — и каждый из нас — были жалкими, несчастными и испуганными. И хотя мы не знали наверняка, что можем умереть из-за того, что происходит с нами в этих симуляциях, мы уже знали, что боль может быть очень даже реальной.
Глядя на своих спутников, наблюдая за их ныне весьма откровенными проявлениями чувств и ощущая глухое пульсирование их страха, я внезапно осознала, что увиливаю от ответственности.
Еще с детства я использовала свою слепоту в качестве бесспорного оправдания, и иногда пускала ее в ход для манипулирования людьми. Я пришла бы в ярость, если бы мне дали работу или пригласили куда-нибудь только потому, что я слепая, но должна признаться, что происходило и обратное — когда я говорила себе, что мне дозволено, и отпрашивалась с какого-нибудь собрания, или избегала встречи с кем-нибудь, или не делала того, чего мне делать не хотелось, и все это оправдывала своей слепотой.
И теперь я поняла, что точно так же позволила личным проблемам оградить меня от нынешней ситуации. Я страдала не меньше своих товарищей — более того, первые несколько дней после проникновения в эту Сеть я из-за слепоты мучилась от ошеломляющей боли. Но в последние дни я уже не испытывала подобных страданий, и здесь у меня проявились возможности, к которым никто другой не может даже приблизиться, однако я все же уклонялась от руководства группой, не желая брать на себя ответственность.
В реальной жизни я не создала себе жизнь и не сделала карьеру, которой позавидовало бы большинство зрячих — из за своей покладистости и мягкости. Тогда зачем мне добиваться этого здесь?
Но я уже отклонилась от событий, которые хочу описать. А эти спорные мысли отложим на потом. Достаточно сказать, что я решила больше не жить настолько бесцельно. Неважно, смогу ли я помочь этим испуганным людям, но я точно не желаю смиряться с собственной гибелью и думать: «А ведь я могла сделать больше, чтобы помочь себе». Можете назвать меня эгоисткой, но сейчас меня больше заботит самоуважение.
День нашего заключения все тянулся и тянулся, и наконец даже Флоримель и Уильям устали спорить — а спорили они, как я полагаю, чтобы поддержать иллюзию независимости. Я попыталась завязать разговор с Кван Ли и Т-четыре-Б, но они были слишком подавлены и отвечали неохотно. К тому же Кван Ли почти не сомневалась, что нас казнят, и тогда ее коматозная внучка лишится последнего шанса на спасение. А боевой робот даже не пытался общаться. В ответ на мои вопросы он лишь что-то бурчал, и я в конце концов перестала отвлекать его от бесконечного складывания кучек камней.
Мы как раз доедали принесенный тюремщиками обед — немного ягод и по лепешке пресного хлеба каждому, — когда Уильям подошел и сел рядом со мной. Хотя от остальных нас отделяло несколько метров, и каждый из моих спутников был погружен в мирок собственных переживаний, Уильям заговорил со мной шепотом. В его поведении было нечто странное, чего я даже при всех своих обретенных здесь способностях не смогла понять или обозначить. Он был немного взволнован, и это чувствовалось ясно — информация, с помощью которой я ощущала его, отличалась какой-то странной вибрацией, слоено возбуждение в нем преобладало над депрессией.
— Пожалуй, настало время рассказать вам кое-что о себе, — сказал он.
Я взглянула на него с легким удивлением — Уильям всегда был самым скрытным из нас в том, что касалось его реальной ситуации, — но предположила, что это как-то связано с ощущением «камеры смертников», которое мы все сейчас испытывали.
— Если ты этого хочешь, разумеется, — ответила я. — Я солгу, если скажу, что меня это не интересует. Но ты ничего мне не должен.
— Разумеется, нет, — бросил он с оттенком свой привычной уже заносчивости. — Я никому и ничего не должен.
Но вместо того чтобы отреагировать на резкость, я впервые заметила, что нечто в его акценте — том самом акценте, который, как я сама слышала, много раз использовался для создания комедийного эффекта в фильмах и драмах, где действие происходит в Британии, и где, очевидно, полагают смешным само звучание языка Северной Англии, — так вот, нечто в его акценте показалось мне непоследовательным. Гласные звучали слегка неуклюже, а два «ни» прозвучали чуточку различно.
Он немного помолчал, а потом, словно прочитав мои мысли, сказал:
— Знаете, я не всегда так говорю. В реальной жизни.
Я промолчала. Он объясняет или оправдывается? Я не могла понять, почему он стал таким разговорчивым, хотя люди по-разному реагируют на стресс и разные несчастья.
— Понимаете, на самом деле я совершенно иной. В РЖ. — Он махнул рукой, взметнув полу плаща наподобие крыла летучей мыши. — Весь этот прикид — так, баловство. Попытка немного развлечься.
И тогда впервые за несколько дней я пожалела о том, что не могу видеть так, как видят все люди. Мне захотелось взглянуть ему в глаза и разглядеть то, что он в них прячет.
Уильям придвинулся ближе:
— Сейчас я скажу кое-что забавное. Но обещайте, что не расскажете остальным. — Он не стал ждать моего согласия или несогласия. — На самом деле я совершенно не такой — все эти вампирские штучки, смертельно-прекрасный костюмчик и прочес… это совсем не мое. Начнем с того, что я стар. — Он негромко и нервно хохотнул. — И даже очень стар. Мне уже несколько месяцев как стукнуло восемьдесят. Но мне все еще нравится иногда повеселиться.