Наша соседка, худая тетка с усталым лицом, вздыхала и охала:
— Зимой еще ничего, мясо завозят, а летом прямо беда! На одних консервах сидим. Было б еще говяжьей тушенки вдоволь — ладно, а то ведь как выкинут, сразу расхватают, а потом месяц карауль… Ох, беда, беда!
Марфа всей грудью подалась к тетке.
— А базары у вас есть? Мясо купить можно?
— Сходи-ка, купи. Заламывают. Тридцать рублей — и одни кости.
Марфа подперла ладонью щеку и закачала головой.
— А с сахаром как?
— Теперь ничего. А то, бывало, как прослышим, что пароход приходит, — бегом к причалу. В буфете «подушечки» раскупали и все сладкое подчистую. Без чая-то не проживешь…
— Я так и знала, — проговорила Марфа упавшим голосом, — хотела с собой кой-чего захватить, так муж не разрешил. Стройка, говорит, огромная, знаменитая, в газетах ежедневно пишут. Снабжение должно быть хорошее.
— Да оно-то ничего, — старалась успокоить ее тетка, — раньше было плохо, как начинали. А теперь-то что! С мясом вот летом хуже и молока детям не достанешь… Портится ли, холодильников ли нет, а то завезли бы… Ты не пугайся, дочка, сейчас ничего. Живем…
— А как с огурцами? Лук, яблоки… Достать можно?
Мне стало как-то не по себе. Я не мог больше слушать эту болтовню о еде. Мы плывем по Ангаре строить самый большой в мире гидроузел, а здесь эти разговорчики о говядине и луке…
Я взбежал по трапу наверх.
Ангара, огромная и прохладная, несла наш пароход. Она то спокойно разливалась вширь, то мчалась у сдвинутых берегов, качая бакены и шурша тростником у низких островов, отражая лиственницы и сосны на крутых береговых уступах.
И как только капитан и штурманы разбираются в лабиринте проток? Как не заплутаются, не сядут на камни?
Иногда мне казалось, на мостике ошиблись: нужно держать не так, а в широкую левую протоку. Хоть бросайся наверх и предупреждай судоводителей. Но пароход уверенно сворачивал в более узкую протоку, и я целиком доверялся вахтенному штурману и успокаивался.
Быстро темнело. Я пошел на свое место, поеживаясь от ночного холода и сырости. В коридоре на чемоданчике сидел Гошка и о чем-то думал.
— Опять на полу? — спросил я.
— На палубе, — поправил Гошка, — пол в доме, на земле, а на судне пола нет — палуба.
— Слушай, Гош, — сказал я, — ну чего ты валяешься тут, в проходе, у самой машины?
— Тепло здесь.
— Хорошо, но ты ведь знаешь всю команду, неужели не можешь устроиться получше? В красном уголке есть диван, по-моему, он ночью пустует.
— Не хочу, — сказал Гошка.
— Дурак! — брякнул я. — Подумаешь, какой… Что им, жалко, что ли? Ведь и твой дедушка и отец…
— Отстань! — Гошка мотнул головой, и вдруг в глазах его блеснула ярость, он заорал: — И проваливай отсюда к своему братцу! Ну! Проваливай, пока в морду не получил. Ну! Кому я сказал? Хныкалка несчастная…
Я, конечно, не трус, но немножко знал Гошку, и меня как волной смыло.
Я неохотно забрался на свою полку, размышляя о странностях Гошкиного характера. Ну что я сказал ему оскорбительного? Будь я на месте Гошки, сразу побежал бы к капитану или к этому молодому штурману: приютили бы где-нибудь.
Было душновато. Храп, сопение, бормотание и всхлипывания наполняли тесный салон. Я лежал на спине, смотрел на тусклую пыльную лампочку в плафоне и долго не мог заснуть. Проснулся я от детского плача. С трудом разлепил веки: справа ворочается брат, внизу разинутый рот спящей тетки, пугавшей Марфу тем, что в поселке гидростроителей летом нет свежей говядины.
Марфы не видно: ее полка подо мной.
И я опять заснул.
Отчего проснулся, не знаю. Может, оттого, что вдруг замер привычный стук судовой машины.
Я осторожно приподнял голову. Что-нибудь случилось или мы стоим у пристани?
Еще вчера не мог я осмелиться один, без брата прогуляться по пароходу. Сегодня мне ничего не стоило это!
Цепляясь руками за полки, я слез вниз, торопливо завязал шнурки туфель и пошел по трапу вверх.
На палубе меня опахнула утренняя стынь, и я оцепенел от изумления.
Ничего не было видно — ни берегов, ни бакенов. Даже корма и нос и те исчезли, растворились в тяжелом тумане. Густой, непроницаемый, он окутал весь мир и скупо цедил реденький солнечный свет, и скорее не свет, а робкое и непрочное тепло жиденького серебристого сияния…
Судно стояло на месте. Его окутывал, обтекал туман, оседал каплями на палубах, трубе, иллюминаторах, а оно стояло на месте, вздрагивая от бешеного напора воды. Где-то рядом стучали ботинки матросов, раздавались команды. Звуки, как в вате, вязли в тумане и доносились приглушенно.