— Приметил? — спросил у дедушки отец, когда они вернулись.
— Да, батя…
И дедушка не обманул отца.
Своему искусству он обучил и сына, Гошкиного отца, а отец — своего сына — Гошкиного брата Василия…
Ах, как не терпелось мне увидеть дедушку Никифора!
Он сидел в носовом салоне, гладко выбритый, в морской фуражке и кителе. Китель был старый, в несводимых пятнах машинного масла, штопанный-перештопанный. И я подумал, что эта бережно хранимая одежда, наверное, была извлечена из древнего сундука (не ходить же в ней в конюшню), тщательно отутюжена и торжественно надета сегодня утром: ведь его поставят сегодня шкипером на баржу…
Старик был худ, недружелюбен, не ответил на мое приветствие. Он сидел, ссутулясь, у стола и читал газету. Среди блеска никеля, стекла и роскоши обивки он казался старым и каким-то лишним.
— Ну, что там, наверху? — спросил он, не отрываясь от газеты.
— Готовятся, — неопределенно пробормотал Гошка.
— Это я видел и час назад, а сейчас?
— Скоро, наверное, пойдут, — соврал Гошка и сжал мою руку: не выдай, дескать.
— И что за народ пошел. Ни время, ни имя не уважает.
— Постой, дедушка, осталось немножко…
Гошкина политика была ясна: всеми правдами и неправдами задержать дедушку внизу, в неведенье, иначе бы он мог обидеться на все и уйти.
Сверху послышался шум, и мы с Гошкой пулей бросились по трапу вверх.
По причалу к катеру шел грузный человек.
— Начальник водного участка, — шепнул Гошка, — ходил в СМУ проситься…
Команда сгрудилась у левого борта. Под тяжестью начальника катер вздрогнул.
— Заводи мотор, — сказал начальник, — и побыстрее. — И, отдышавшись, добавил: — А то передумают, черти…
Так я без всяких унизительных просьб и хитростей оказался на борту: в суматохе отхода было не до меня.
Как только судно затряслось от работы двигателя, на палубе появился дедушка, подтянутый и бравый. Он молодцевато блеснул надраенными пуговицами.
— Слава тебе, господи!
Когда катер подошел к барже с двумя сотнями тонн алебастра, дедушка с удивительной легкостью перепрыгнул с борта на борт и встал у штурвала на корме.
А потом развернулись и пошли по течению. Вот уже позади городок, причалы, пристань. Нырнули в пролет моста и полным ходом двинулись вниз. Солнце стояло над головой, речной ветер студил лица.
— Вон куражится первый. — Гошка кивнул в даль Ангары.
— Что-что? — спросил я, чувствуя странную дрожь и неприятный холодок во всем теле.
— Порожек… Видишь, белые баранчики?
Я не видел ровным счетом ничего из-за подступившего волнения, но Гошка мог еще подумать, что я трус или близорукий.
— Вижу, — сказал я.
Я справился с волнением и в самом деле увидел чуть левее огромной дымчатой сопки пенистые гребешки.
Катер с баржей неслись вниз, течение усиливалось, гребешки быстро превратились в буруны. Вся Ангара вдруг резко изменилась: от берега до берега клокотала вода, обнажая то здесь, то там черные спины плитняка.
Тяжелым и тупым, все нарастающим ревом встречал нас порог. Берег — в камнях, дальше — сопки, тайга. А потом — небо и солнце.
Рев уже покрывает шум мотора. Вода подпрыгивает, завивается воронками, мечется перед плитами, отскакивает в пене, грохоте, визге, очертя голову бросается вниз. Рев такой — рта не раскрывай: все равно ничего не услышишь!
А катер с неуклюжей баржей мчится вниз, на эти камни, навстречу своей гибели. Камни, сопки, гребни, солнце заплясали перед моими глазами, и в тот момент, когда ноги мои подогнулись, а пальцы на поручнях стали разжиматься, Гошка втолкнул меня в дверь рубки.
Я привалился к стене за спиной капитана. Ох, как мне было нехорошо! Никому не советую испытать такое.
Дурнота проходила, и в оглохшие уши снова стали входить рев и свист, а в глаза — пляшущий блеск воды. И еще, что я увидел, — руки. Худые и цепкие, в шрамах и ссадинах руки Василия. Они лежат на штурвале. И как ни рвет течение штурвал, ни дергает, руки удерживают его, крутят то вправо, то влево. И катер несется, виляет по этой сумасшедшей кипени волн…
И лицо у капитана серьезное, губы сжаты. Все замечает он: и кривую березку на берегу, и зубчатую плиту по левому борту, и с бело-красным вымпелом буй, и по этим одному ему известным приметам ведет катер, обходит подводные глыбы, проскакивает пороги… Чуть ошибись, спутай береговой ориентир, зазевайся, вовремя не переложи руль — швырнет на глыбу!