Баржа неслась следом, то натягивая, то ослабляя трос. Когда ее подымало на волне и корма взлетала вверх, я видел дедушку. Он, казалось, висел на штурвале. Вода вокруг пенилась, клокотала, и я был уверен: сейчас баржа черпнет бортом и пойдет ко дну, — но она ловко уворачивалась от волны, и было видно, как дедушка, весь мокрый и растрепанный, стремительно перекатывает ручку штурвала.
— Как там дедка? — время от времени, не оборачиваясь, спрашивал Василий у начальника водного участка.
— Что надо!
Внезапно сильное течение кинуло баржу влево. Трос натянулся, катер застыл на месте. Баржа меж тем неслась на бурун.
— На камни летит! — крикнул начальник, и кровь схлынула с его краснощекого лица.
Василий с силой повернул тугой штурвал. Катер, круто завернувшись, пошел против течения, а баржа чиркнула бортом по буруну и пронеслась мимо.
Начальник выдохнул. Кровь стала медленно возвращаться к лицу.
— Новая струя! — крикнул капитан. — В том году не было.
Когда проскочили порог, я вышел из рубки. Я отдыхал от напряжения и страха, вдыхал прохладу, жадно глядел по сторонам.
Мимо проходили острова, заросшие негустым лесом, тянулись низкие луга, и совсем не верилось, что пять минут назад эта гладкая и чистая вода неистовствовала, бурлила, разорванная на сотни струй. Нервишки мои успокоились. Ох, и гадкое это дело — расшатанные нервишки!
Впрочем, течение постепенно увеличилось, спереди доносился, все нарастая, шум, и катер с баржей несло в разинутую клыкастую пасть второго, самого грозного порога.
Черные, как гнилые зубы, камни то вылезали из воды, то проваливались, захлестываемые гребнями волн.
Река ходила ходуном, гнала косые валы. И хотя я, можно сказать, был уже не новичком в этом деле, душу мою опять медленно забирал страх, и я попятился поближе к рубке…
Гошка же — черт бы его побрал! — и внимания не обращал на приближающийся рев. С головы до ног мокрый, с всклокоченными волосами, он держался возле матросов, помогал измерять шестом глубину, спускался зачем-то в машинное отделение и сидел у стального крюка-гака, глядя на буксирный трос.
Ну, как тут спрячешься в рубку! Ведь прохода потом не даст. И я стоял у рубки, вцепившись в поручни, точно меня приварили к ним. Намертво стоял.
И снова рев. И брызги встают выше рубки. А корпус катера судорожно сотрясается и ноет под ударами валов и проносится меж кривыми черными плитами, прыгая то влево, то вправо.
И я не ушел. Я выстоял этот страшный порог.
Но еще не все. Чуть пониже его — у́лово: огромный, на полкилометра водоворот. В нем неторопливо кружатся обгрызанные, измочаленные на камнях стволы сосен, остов рыбацкой лодки, сучья и шапки пены.
Бревна, как торпеды, застучали по корпусу, и Василий, лавируя между ними, уводил катер от прямых ударов и ставил под косой, скользящий, неопасный удар. Такой удар не мог помять обшивку корпуса.
И снова от левого берега шло навальное течение, занося баржу в сторону. Рывок штурвала — и катер стал носом к течению, и опять трос напрягся, и баржа выпрямилась…
Гошка помахал руками в воздухе и послал дедушке рукопожатие.
— Нормально!
Тот в прежней позе стоял у штурвала: чуть сгорбившись, широко расставив ноги.
— Теперь все? — спросил я усталым от долгого напряжения голосом.
— Почти, — улыбнулся Гошка, — еще один орешек раскусим, и тогда будет все… Недолго уже.
А с Ангары опять надвигался глухой и недобрый шум…
21
А потом я ступил на землю, крепкую и надежную, и опустился в траву. Над лугом летали стрекозы, и, наверное, стрекотали кузнечики. Об этом я мог только догадываться, потому что в ушах стоял рев и грохот, а земля вместе со мной качалась, кренилась справа налево и все норовила опрокинуться, и я крепко держался за нее руками…
Через час, пошатываясь, пошел я в поселок через луг, и шатался я не потому, что под ногами были кочки и выбоины. Меня все еще шатала река. Берега, небо, сопки, поросшие тайгой, солнце — все это теперь казалось не совсем таким, как утром, и я сам не мог понять, что со мной случилось, почему мои глаза стали смотреть на мир по-иному…
А когда я пришел наконец к палатке, Марфа чистила картошку.
— Пособирай щепок, — сказала она и как-то особо посмотрела мне в глаза.
Я кинулся искать топливо, принес несколько ведер, вывалил возле плиты и брякнул:
— А я через пороги прошел.
Марфа подняла голову.
— На катере, — пояснил я, — через три порога.
Марфа смотрела на меня примерно так, как смотрели бы на человека, который объявил бы, что побывал на Венере или Сатурне.