— Ты куда забросил мой учебник по электротехнике? Сколько я буду бегать сюда?!
Я опешил. Губы пересохли, а в животе что-то оборвалось.
— Я… Я… Я не брал его.
— Не брал? Знаю я тебя! Еще раз затеряешь — отлуплю.
Я стоял ни жив ни мертв. Меня душили слезы, но я не мог плакать, только ресницы сами моргали, Что-то забило горло, и я едва дышал. Потом я махнул рукой и выбежал со двора.
Я мчался по сумеречным улицам города. Когда пересек центральную улицу, меня словно прорвало, и я смог плакать. Варя кричит и заставляет работать за нее, хочет превратить в слугу. Степан, чуть что сделаешь не так, закладывает средний палец за большой и дает такой щелчок по голове — шишка вспухает. Отец тоже не из ласковых. Единственно, что хорошо в нем, — редко бывает дома, все на работе: то в рейсах, то в гараже. Даже Колька и тот особенно не церемонится со мной, покрикивает и приказывает…
От любого ждал подвоха, каждый мог подвести, но чтоб Борис…
Подходя к дому, я насухо вытер глаза и вошел на крыльцо.
Все дома были в сборе, ужинали, но я даже не взглянул на них. Я бросился в комнатушку с ободранными обоями, где спал с Борисом и отцом, и стал перебирать все книги брата.
Вот он стоит, учебник по электротехнике, с коричневым корешком, вот он! И как Борис смеет на меня так орать и грозиться при чужих людях? Не посмотрел хорошенько на книги, а сразу побежал за мной через весь город!
А учебник на месте — только руку протяни.
Сам не знаю, что готов был я сделать с братом…
5
В эту ночь я так и не уснул. Я слышал, как укладывался спать отец. Потом я услышал, как в комнату крадущимся шагом вошел Борис, снял туфли и начал бесшумно раздеваться.
Ах, как я был зол на него! Я ненавидел его. Я не мог даже слышать, как он натягивает на себя одеяло. Я зажал уши и зажмурил глаза. Однако скоро у меня заболели руки и устали веки. Я отпустил уши и приоткрыл глаза.
Борис не уснул так быстро, как отец, и я не слышал его дыхания. Он лежал и, по-моему, смотрел в потолок. Видеть его я не мог, так как лежал спиной к нему.
Часа два не засыпал он, и я боялся шевельнуться, а потом уже, когда на улице загорланили петухи и на пол упали солнечные лучи, засопел и он, и я облегченно вздохнул: наконец-то!
Я лежал и думал, что у меня, в сущности, ужасно паршивая жизнь. Ну, от отца ласки ждать не приходится: старый, усталый человек; брат Степан издавна почему-то невзлюбил меня — это тоже понять можно; его Варя чужая, почему она должна питать ко мне нежные чувства? Но вот Борис…
Ах, как горько было ошибиться в нем! Ведь с ним у меня не было серьезных стычек и ссор. Я всегда держал его сторону. Даже тогда, когда отец без спросу продал его книги, приходил навеселе и брат не мог простить ему этого. Тогда стекла нашего домика содрогались и звенели от крика, и я пулей вылетал на улицу, чтоб не попасть под горячую руку.
После того как отец валился на койку и, не раздеваясь, засыпал до утра, я смело осуждал его и говорил Борису:
— До чего же он некультурный! Ну, продал бы Золя, а то Лермонтова…
Отец и правда не ценил книг. Даже газет не читал. Зато любил выпить. Возле нашего дома то и дело стояли машины его приятелей, а их у отца завались и в разных транспортных конторах, и в подсобных хозяйствах, и в колхозах.
И всегда, когда возле дома останавливались машины, на столе появлялась поллитровка, соленые огурцы, селедка и нарезанный лук в постном масле, и я до поздней ночи не мог уснуть от возбужденных голосов шоферов. Говорили про износ резины, про дрянные дороги и крыли завгара Грошнова.
Ели смачно, шумно, ругали на чем свет стоит дорожный отдел горисполкома, до упаду хохотали, не обращая внимания на то, что я сплю (заснешь здесь!) за тонкой стенкой. Если дома был Борис, ему тоже наливали граненый стакан, и я слышал, как булькало вино и Борис пил, а потом делал губами так, как будто хотел остановить лошадь: «Тпрр! Мерзость какая!» Шоферы покатывались со смеху, а отец басовито требовал:
— Закусывай… Бери хвост, а то Гришка на него уже зарится… Еще подлить?
— Да ты что, отец?
Шоферы настаивали, чтоб Борису подлили еще, тот всячески увиливал — и правильно делал, ничего хорошего от этого вина нет! Тогда отец как бы оправдывался перед шоферами, заступался за Бориса:
— Куда ему больше! Со столба сорвался, мозжечок отшиб… И без того голова кружится.
Отец, конечно, преувеличивал. Ни с какого столба брат не сорвался, а то, что он лазил на столбы, это было верно. Сейчас объясню почему. Школу он кончил два года назад, подал в Смоленский пединститут, да завалил вступительные. Завалил не потому, что плохо учился, он был чуть не первым учеником в классе. Просто в последние годы, как объяснял Борис, стали не так охотно брать в институты из школ, без практики, вот и стали резать…