— А... — глядя сверху, протянул господин Дурново. Он торжествовал. Видно, он ожидал этого: слез, мольбы, заломленных рук. — Мы должны соблюсти формальность... Вы должны сознаться...
— В чем? — удивился Иванов.
— Не знаю, — господин полицмейстер счел нужным пожать плечами. — В чем угодно. В убийстве. Грабеже. Изнасиловании. Мне все равно.
Не мытьем, так катаньем. Господин Дурново не мог себе отказать в удовольствии лицезреть чужую слабость.
— Я так и знал, — вырвалось у Иванова.
— Не ловите, не ловите, друг мой... — произнес господин Дурново ("Я же вас просил..."). — А как вы думали? Я старый генерал и привык трезво мыслить... у вас, государь, цугцванг! — Он пытался поймать на том, на чем поймать нельзя.
— Безвыходное положение? — переспросил Иванов.
Возможно, сейчас, с этой фразой, он потерял тайного друга. Потом он будет сидеть в темноте и бездумно сожалеть об этом, как он сожалеет о Гане и Саскии. Сколько ни гляди, а дырку в стене не просверлишь. "Нашел, что вспоминать!" — выругался он.
— Власть отвратительна, как руки брадобрея, — сухо заметил господин полицмейстер, мрачно проверяя подбородок, и снова занял кресло напротив. — ...М-да, хорошо... оставим это, — назидательно постучал пальцем по столу. — Надо быть реалистом — возможность уехать в другую страну! Кому такое выпадет? Договорились? Отправим вас за границу...
— Слишком шикарно! — удивился Иванов.
— За счет государства. Я выпишу два пропуска и визы. Заберете сына. Деньжат подкину на первое время. Н-н-н?..
Он изучал: нежно, едва насмешливо и отечески добродушно, оборотив к нему одутловатое лицо; радостно морщась и подергивая бескровными губами; "Вы правы, жизнь — дерьмо, но я же предупреждал..." Это была странная любовь, почти что бескомпромиссная, и он не церемонился. "Только полоумный, не стесняясь, может подчеркивать свою роль как создателя", — подумал Иванов.
— А вы здесь обольете меня грязью?
— Перестаньте, — поморщился господин Дурново. — Для нас, гусей... — сделал короткую паузу, — мы всегда сухими выйдем из воды... — Казалось, он даже почти подмигнул левым глазом в нежной желтоватой склере.
Иногда ждешь одной-единственной фразы, и эта фраза стоит того, чтобы над ней задуматься.
— Рецептов на все случаи жизни нет! — Господин Дурново оценил его молчание как колебание.
— Я бы ответил... "по-турецки", — произнес Иванов, — но не умею...
Он вдруг почувствовал, как у него заболели мышцы на лице.
— Ну да? — удивился господин полицмейстер. — Вы не в том положении. К тому же здесь скоро начнется заварушка, и о вас забудут. Сделаете свое дело, и "ж-жик", — он провел ладонью по столу, словно отшвыривая лист бумаги.
— И все-таки Второй Армейский Бунт? — спросил Иванов.
— Второй и единственный, — простодушно сознался господин Дурново. — Вам же не нравится?
Он успокоился. Краска сошла с лица. Казалось, он даже рад такому повороту в разговоре.
— Не нравится, — признался Иванов.
— Мне тоже! Национализм всегда грязен. И через десять лет он будет так же грязен, как и сейчас. Они... — он почему-то неопределенно мотнул головой, словно адресуя слова кому-то снаружи, — выискивают новых врагов. Они думают, что словами можно что-то изменить. Ничего не изменится, ничего...
И Иванов вспомнил, что теперь один из господ редакторов мог крикнуть, никого не стесняясь, на истерических нотках: "Гэть з моеи хаты!" — всем тем, кто не разделял его мнения о независимости страны. Через год он ходил в наперсниках у премьера.
— Ах! — воскликнул Иванов. — И это столпы?!
— Не разжалобите, — живо произнес господин Дурново. Я ведь случайно, понимаешь, здесь застрял, ехал в эшелоне после войны, увидел казачку и спрыгнул. Меня так и прозвали — "выпрыгнувший из вагона"... — Впрочем, — он словно споткнулся о лицо Иванова, — извольте. Что это за страна, где губернаторами становятся директора магазинов, а президентами на общественных началах — мясники! Времена... времена... Довольны?
— Вы хотите сказать?..
Ложь — она не обязывает. Она просто не дает понять друг друга. Заставляет говорить на разных языках. Тайная ложь, построенная на двусмыслии.
— Ничего я не хочу! Я, как музыкант в яме, — всегда спиной к действу, — посетовал господин полицмейстер. — Говорят, у Бога есть свой план, но он мне непонятен. После смерти времени на сожаление не остается, его просто нет. Сегодня мне... Мне, генералу двух стран, позвонил голодный мальчишка. А у меня самого такой же внук в деревне на молоке, и в девяноста девяти случаях я реагирую одинаково... А мне нечем его накормить, кроме помидоров и водки — шаром покати.