— Хорошо, — обрадовался Иванов. — Поэтому я вас и прошу.
— О чем же? — Брови господина полицмейстера — левая, изломанная шрамом, и правая, прямая, как шпала, — полезли было вверх.
— В вашей работе она пропадет, — торопливо объяснил Иванов. — Еще больше запутается. О пистолете же она не сообщила.
Господин Дурново понимающе кивнул.
— Я сам подкинул его, — признался он, — чтобы привязать вас крепче, но потом появился наш комиссар, все запутал, и дело приняло другой оборот. Впрочем, я сегодня великодушен, пусть... пусть... — В следующее мгновение он забыл, для чего начал фразу. Сладострастно пожевал губами и облизнул их. Мельком взглянул в окно на вечный лес. Потом оборотил взгляд на Иванова, словно припоминая суть разговора. — Пусть она тоже едет... — С губ слетела слюна.
— Спасибо... — удивился Иванов и даже заработал внимательный кивок господина полицмейстера. Что бы это означало?
— Не за что, друг мой, не за что, — ответил он. — Человек есть не то, что он думает, а что он делает.
— Полностью с вами согласен, господин генерал. — Иванов подумал, что на этот раз ему удалось обмануть его.
Господин Дурново только поморщился:
— Не усложняйте себе жизнь. Будьте естественней. Живите так, словно впереди у вас сто лет, только так можно выжить.
— Я полностью с вами согласен, господин генерал, — повторил Иванов. Он почему-то обрадовался, словно с души свалился камень. Он подумал, что с остальным в этой жизни он как-нибудь разберется.
— И правильно делаете, — согласился господин Дурново, — а теперь прошу, — и галантно пригласил к выходу.
— Вы меня приятно удивили... — признался Иванов.
— Тьфу-тьфу-тьфу, — господин Дурново поплевал через левое плечо, — сглазите...
Иванов только улыбнулся. Вряд ли господин полицмейстер теперь мог обмануть его. Между ними давно возникла тайная симпатия, которую господин полицмейстер, ввиду своего положения, не мог озвучить.
— Прошу сюда не смотреть, — господин Дурново загородил широкой спиной поворот направо, — и сюда тоже. — Его голос приобрел официальные нотки.
Стены, увитые черной паутиной. Из труб беззвучно вырывался парок. В мутном колпаке одиноко горела лампа. В ее свете ноги покойников вполне соответствовали обстановке.
— Мрут как мухи, — посетовал он. — В основном нелегалы-азиаты... эмигранты...
— Чего ж так? — спросил Иванов, краем глаза все же заглядывая в проемы стен.
Закопченный кафель мерцал равнодушно и мертвенно, как в операционной. Пахло дезинфекцией. Из бетонных мешков тянуло трупным холодом.
— Не успеваем хоронить, — посетовал господин Дурново.
Дальше подвалы напоминали операционную. Стены были выложены все той же белой плиткой.
— Особо опасных мы держим в стерильных камерах. Буйных — в звукоизоляционных.
Сын сидел в звукоизоляционной, перед которой дежурил охранник.
Перед тем как ее открыли, господин Дурново откупорил бутылку воды и, неся ее перед собой, как букет, вошел в камеру.
Когда охранник вывел сына, он не мог ступать. Оперся о стену. Жадно прочищал горло пузырящейся водой. Борода сбилась в нечесаный ком. Из камеры пахнуло конурой.
— Интеллигенция всегда слаба... — не скрывая брезгливости и оборачиваясь к Иванову, заметил господин Дурново.
Сын дико повел глазами. В его облике появилось что-то первозданное, словно этой камеры как раз и не хватало для его мировоззрения. Выгоревший чуб вяло упал на глаза.
— С вашей помощью, — саркастически заметил Иванов, хлопнув сына по спине. — Не перестарайтесь...
Потом он понял, что ошибся.
— Не надо ссориться, господа, — вмешался сын. — Со мной все нормально. Я чудесно выспался.
Оказывается, он даже сохранил чувство юмора. Потянулся так, что хрустнули суставы.
— Ну вот видите... — обрадовался господин Дурново, — не так страшен черт... — подспудно он извинялся перед ними.
— Они меня поили соленой водой... — пожаловался сын и перевел дыхание.
В детстве он его напугал — простудил почки, искупавшись в Морозовском ручье. Он сам отвез его в госпиталь на противоположный берег Мотовского залива, и в течение нескольких лет следил за его болячкой, которая, в счастью, не перешла в хроническую форму.
— Уходим! — быстро произнес Иванов и подтолкнул сына к выходу. Он побаивался, что господин Дурново передумает, а сын сотворит какую-нибудь глупость.
Они миновали длинные прохладные подвалы с каменными мешками, где лежали мертвецы, и вышли на улицу. Жаркое долгое лето катилось к закату, постепенно переходя в не менее сухую долгую осень и затем — в морозную, бесснежную зиму, заканчивающуюся слякотной весной.