Без пяти семь (как раз посмотрел на часы) хлопнула дверь — к Саскии явились близнецы — Лена и Лера. Она всегда заводила подружек из ближайших парикмахерских и бакалейных лавок.
— К нам пришли... — Жена, сдержанная и строгая — в ожидании его лицемерия, приоткрыла дверь.
Надо быть вежливым и культурным — фальшивый лозунг их жизни. Приятельницы, в присутствии которых она становилась упрямой главным образом из-за того, что он использовал все ее высказывания о них в своих романах.
— Привет! — крикнул он Лере — маленькой женщине с круглой сытой спиной. Лена уже тараторила на кухне: "Ах, какие у тебя шторы!.. Ах-х-х... какие у тебя шторы!"
Чтобы поздороваться, вовсе не обязательно выходить, даже потенциально рискую вызвать скандал.
Через час, когда он дописывал страницу под тремя портретами: Довлатова, Моэма — смотрели на него сверху вниз — и Ромэна Гари, они расставались:
— Так ты на нас не сердишься? — спрашивали приятельницы — обе разом.
— Я не обижаюсь, — уклончиво отвечала жена, смахивая с ресниц последние слезы. Они любили поплакаться все втроем без видимой причины, посмаковать пару сальных анекдотов, поделиться сокровенными излияниями и сведениями о регулах. Отсутствие стыдливости — странное качество для женщин. Саския могла в подробностях рассказать приятельницам об одной из тех редких ночей, когда они спали вместе. Кроме любопытства — никаких чувств. Лично его передергивало от ее откровений.
Вечером, перед сном, она обсудит с ним подружек, переделает смысл услышанного под свое мнение, а он согласится — какая разница, лишь бы она испытывала душевное спокойствие.
— И я тоже! — пошутил он в приоткрытую дверь.
— Да нужен ты нам! — кажется, за обеих ответила Лера. Не разберешь. У одной из них дискант выше на пол-октавы.
В голосе он уловил нотки раздражения. Прошлым летом кто-то из них заскочил позвонить, когда Саскии не было дома. Он так и не разобрался кто именно. Судя по сегодняшней реакции — Лера. Но с таким же успехом это могла быть и Лена. И между ними произошла сцена, которую она больше не пыталась повторить и которую ему всегда было стыдно вспоминать. Когда она, глядя ему в глаза, как мужчина-гинеколог, молча дала волю рукам где-то ниже его пояса, он, действуя чисто инстинктивно в стиле телодвижений отступающего матадора и оплошав от растерянности на долю секунды, глупо напомнил ей о муже, точнее, для обобщения, — о мужьях: "Вася... Рома...", которых хорошо знал, и на всякий случай сообщил, что не спит с приятельницами своей жены.
Крикливая и невыразительно коротконогая, соответствующе сложенная — как матрешка, пахнущая какой-то приторной химией, пропитавшей всю ее одежду, обсчитывающая клиентов, о чем сама же хвасталась, и не лишенаЪ чувства справедливости при расчете за любовь с мужем, то есть всех тех свойств, которыми были наделены сполна женщины из окружения Саскии, — теперь она тайно мстила за поражение. Однажды один из мужей, придя со службы, из лени стянул галифе вместе с сапогами и водрузил на вешалку. Кто-то из сестер, войдя, узнала за занавеской своего мужа, и с криком: "Рома повесился!" упала в обморок. Василий же отличался непомерной скупостью: записывал все домашние расходы, подсчитывал троллейбусные билеты и кричал дочери, когда она ела салат: "Галя, оближи ложку!" — "Ну папа..." — "Я кому говорю, оближи ложку!" Жена ублажала его только за деньги и ухитрялась на этом экономить, нормируя позы, впрочем, она так же экономила на еде, хвастаясь сестре, что вместо двух килограммов сахара купила один.
Несколько раз, оказавшись с ними в одной компании, он замечал, как одна из сестер дулась. "Господи, — думал он, удивляясь, — да она мне, кажется, устраивает сцены..." Мало ли у него было таких приключений, в которых он не проявил активности. "На маленьких курочек и петух не клюнет, — думал он. — Но Саскии лучше об этом не знать".
Некоторые всю жизнь находятся в состоянии наивного девического фантазирования и не замечают этого. Жизнь в полной красе открывается после сорока, и тогда они начинают таскаться по курортам и ложиться в постель с кем угодно, но от этого не становятся умнее или красивее — только циничнее и откровеннее. И однажды это признается жизненным опытом — закостенелое руководство к действию.
Дверь захлопнулась. Саския не могла удержаться, чтобы не произнести какую-нибудь гадость вслед подругам:
— У Леры одна грудь нулевого, а вторая третьего размера, — сообщила она, просовывая голову в комнату. — Ты никогда не замечал? — Обычно она таким тоном искала пути к примирению.