— Не может быть, — рассеянно добавил Иванов, разглядывая музыкантов.
Она с подозрением покосилась на него.
Пауза, которую ты из жалости вставляешь в разговоре с ней (или внутри себя), красноречивее любых объяснений. Не так уж много у тебя выходов: один... два... остальные не в счет, потому что интуитивно все до того выверено, что ты сам не знаешь, что творишь — готов бодаться по ночам с какими-то чудовищами, обсуждать мироздание со странными людьми и сталкиваться в электричках с собственной смертью. Но женщины... женщины, которые рождены, чтобы не задавать тебе и себе лишних вопросов. Что они-то плохого сделали? Он не знал. Просто. Вздохнул. Просто так сложились обстоятельства. Цель очищает помыслы, не дает тебе соскользнуть в болото непонимания. Вот здесь он где-то сбивался, не в самом главном, а в частностях, бродя вокруг да около, впрочем, зная, что это не так важно, как кажется, когда находишь фразу, созвучную тебе по едва знакомым признакам, и крутишь ею, как брелок на пальце. Все рано или поздно забывается, как должна забыться Изюминка-Ю. Он старался о ней не думать. Там, за стенами, город казался теперь пустым и старым.
— Тебе тоже скучно, милый, ага? — произнесла она через секунду.
Он мотнул головой.
— Ах! — отстранилась она, словно ее обманули. Она, как девочка, любила резкие движения.
Пианист, чудом удерживаясь на крае стула, ловко перебирал пальцами: "Та-та-та..." и отрешенно покачивал головой. Он оказался прирожденным эквилибристом.
— С-с-с... — он приложил палец к губам.
Музыка не потеряла нот, еще дрожала в зале от первых тактов, и они, как руки барабанщика, падали соразмерно заплаканному лицу, мелькающим палочкам и басистым струнам.
— И ты?! И ты!.. — вздохнула картинно и томно и выложила под "та-та-та..." барабанщика, — меня не понимаешь... — Язык за губой привычно обследовал боковые зубы.
Сделал вид, что не заметил, словно совсем недавно ее вертлявость не возбуждала его и он не воображал о себе черт знает что. Может быть, она марсианка? Он впервые за вечер с интересом посмотрел на нее. Она усмехнулась, принимая его холодное любопытство за то, что порой вспыхивало между ними лесным пожаром.
— Не понимаю, — быстро согласился он.
Та, последняя, женщина вообще не умела говорить, и в первый момент это его даже не смущало. Но она-то была явно земной, и даже сверх этого — строчила доносы. Сейчас он был склонен заняться самобичеванием, чтобы забыть ее.
— Ей богу... — пообещала Гд. — Ага?
Не отреагировал. Вино согревало, в зале плавал сигаретный дым и музыкант терзал пространство без всякой видимой логики, отражаясь под куполом здания, так что Иванов порой слышал, как накат свинга приходит то справа, то слева от дрожащих стен. Пожалуй, стоит вспомнить (музыка совпала с мыслями): прямо на коленке — блестящая отметина на матовой коже, не поддающаяся никакому солнцу, — след их тайного отдыха на море, когда он объявил, что едет на какой-то литературный съезд, а она — на семинар по ургентной рентгенологии. След бравады на тарханкутском мелководье. В одном месте, называемом "блюдцем", надо было пронырнуть вертикальный колодец, темный, как подвал, и проплыть под ажурной плитой на глубине десяти-двенадцати метров. Они спускались по скалам, неся гидрокостюмы и грузовые пояса, одевались в прохладе трехкомнатной пещеры после того, что занимались любовь в ней среди влажных запахов преющих водорослей, ныряли в "стакан" ногами вперед, чтобы уже в воде, среди медуз и черных собачек, перевернуться вниз головой. Что им не удавалось, так это любить друг друга в резиновых костюмах. Если бы только для этого изобрели какое-нибудь приспособление... В глубине "стакан" разветвлялся еще на три коридора, и надо было выбрать средний, потому что два других заканчивались тупиком. Они пользовались этим путем множество раз, пока однажды им не пришлось продираться сквозь кружево ржавого металла, потому что какие-то киношники сбросили в этом месте металлическую платформу, увитую тросами, и они не только порвали свои гидрокостюмы, но она еще к тому же получила легкую рану, которую пришлось зашивать в местной больнице. За это он иногда в шутку летом называл ее Меченой. Для него так и осталось тайной, что она сказала тогда мужу. Впрочем, рана благодаря солнцу и морской воде зажила за три дня.