Ребенком я много думала о будущем. А поскольку особо буйной фантазией не отличалась, охотно верила во все россказни советских фантастов. Мои представления о двадцать первом веке не шли дальше еды в тюбиках, роботов-прислуги и персональных летательных аппаратов. И, ах да, конечно, контакты с внеземными цивилизациями! Без инопланетян — какое будущее?.. Вот без таких, синих, зеленых, с присосочками и антеннками?.. А смысл жить, если не рядом с космодромом, который вместо аэропорта будет в каждой уважающей себя деревне? Кому нужно будущее без серебристых скафандров в гардеробе, скажите на милость? Я собиралась стать, уж если не получилось из меня балерины, на худой конец каким-нибудь космическим ботаником (иногда мне кажется, что таки да, стала, только не в том смысле). Еще я думала почему-то, что у меня будет куча детей, преимущественно дочерей. Наверное, чтобы не скучать. Я собиралась дать им всем имена на букву А — мою любимую. Что до мужчины, благодаря которому все эти милые крошки должны были появиться на свет, о нем я почти ничего не знала. Только то, что он будет белым, без вредных привычек и, скорее всего, в очках. Естественно, о том, что для этого придется с ним спариваться, я и не подозревала.
Размышляла я также и о машине времени. Но когда пристала с вопросами к отцу, он сказал, как отрезал: мол, машину такую изобрести невозможно. И мой пытливый ум сразу успокоился. А между тем, если бы она все-таки была изобретена, и я попала бы в свое собственное будущее, в вожделенный двадцать первый век, не естественным, так сказать, путем, а на той самой машине. В какой ужас бы я пришла оттого, что коммунизм так и не воцарился на всей земле, войны не прекратились, а границы не стерлись. Что люди до сих пор даже на сраном Марсе не высадились, не говоря уже о планетах других галактик. Что вблизи от моего дома нет ни одного мало-мальски приличного космодрома и само жилище выглядит гораздо хуже, чем выглядела квартира моих родителей в 1983 году. Что жилище это убирает вовсе не робот-прислуга, а… да что там, вообще никто его не убирает. И детей в этом доме отродясь не было, а единственное, что роднит обитающего в нем мужчину с производителем моей мечты, — это то, что он белый.
В отдельном шоке я была бы оттого, что еда будущего не в тюбиках, а в кубиках, порошках и кудрявых вермишельках с запахом сырой штукатурки. Что медицина стала отчаянно платной, такси по-прежнему не летают, женщины курят прямо на улице, а в школах барыжат героином. Пожалуй, Интернет и мобильная связь не произвели бы на меня должного впечатления. Зато меня бы наверняка поразила вывеска «вертикальный турбосолярий». Это звучит гордо. Еще бы я посмотрела на себя в возрасте тридцати трех лет и очень удивилась собственным татуировке, привычке ругаться матом и батарее бутылок в кухне. А еще я посмотрела бы на себя десятилетнюю и спросила: тебе кого, девочка?.. Иди отсюда.
Время бумерангов
Может, пришло время разбрасывать бумеранги?..
Хочу, чтобы они вернулись разом, так чтоб наверняка, чтобы вмясо, чтобы ничем уже не напоминать недобитого, но и недоделанного червяка, всем телом вытягивающегося в улыбку, праздношатающегося по постелям, стихослагающего, украдкой экзистенциально блюющего по утрам, потому что, извините, печень уже неочень. Почему в мужском роде, да потому, что не принципиально, вы понимаете, это всего лишь дело вкуса.
Хочу, чтобы они вернулись разом, уж если не возвращается то, что потеряно, что навсегда не выдано в небесном бюро находок, пусть налетят одновременно, точно, со всех сторон, пусть разорвут меня в клочья, как стая стальных ворон, все мои страшные клятвы и невыполнимые обещания.
Ах, я хотела бы вас любить, все человечество, каждого по отдельности, верно и преданно, с первого взгляда и до последнего выдоха, каждого, но что поделать, если моя любовь такая мелкодисперсная, она распыляется как-то криво, на кого не попало — те обижаются, на кого попало — обижаются: мало, на кого попало много — закипают и испаряются, их разъедает, они умирают.
Знаете, есть люди, которые никогда не пишут кровью, есть люди, которые пишут кровью редко, в особо торжественных случаях, может, даже однажды за всю свою долгую жизнь. Есть еще такая порода людей, хотелось бы верить, что это порода, а не отдельная маза отдельно взятого урода, так вот, такие, как я, каждый день пишут кровью, и дело кончается тем, что они забывают вкус чернил. У них отбивает охоту к простому счастью, женскому или мужскому, их болевой порог повышается с каждой неделей, как доза джанка, и даже весенний воздух им становится пресен.
Они — да что там они — мы. Желаем, чтоб только страсти, чтоб только цунами, чтоб только тоннами и вагонами, чтобы полными обоймами, чтобы атомными взрывами и миллионами. И при этом лично себе внушаем только жалость и отвращение, потому что см. первый абзац, потому что никто не может дать больше, чем имеет. И когда нас наконец разорвет, всем, на кого не попало, станет только легче и никому уже не будет обидно.
Так что время разбрасывать бумеранги, потому что не за горами тот день, когда пусто в чернильнице, пусто в обойме, ужас, безумие, анестезия, и нечем, простите, даже сблевать.
Сорок дней
Я не буду звонить ему сорок дней. Может быть, тогда моя душа его отпустит. Может быть, тогда его душа меня отпустит.
…На тридцать седьмой день он позвонил сам. Я, конечно, могла не брать трубку. Но я, конечно, ее взяла. И он пригласил меня на концерт, на который легко можно было не ходить. Но я пошла.
Йоши был уже на сцене. Такой стильный, шикарный, невероятный, или мне показалось. Скорость высушила его тело, так что все мышцы, вены и сухожилия стали рельефными, как схема в анатомическом атласе. От него веяло такой силой, что на ногах было не устоять. Всегда смеялась над выражением «играть как бог». Мне представлялся седобородый ветхозаветный Иегова, с электрогитарой наперевес жмущий на cry-baby. Но когда он заиграл, мне стало не до смеху. Смертные так не играют. Я сидела в каком-то священном оцепенении, не в силах отвести от него глаз. Мужчина, которого я покинула.
— Я пришла, чтобы тебя кое о чем попросить… Пожалуйста, береги себя. Ты нужен мне живой.
— Это ты мне говоришь?.. Да я за всю жизнь не выжрал столько наркотиков, сколько за тот месяц, что живу без тебя. Я довел дневную дозу до грамма. Могу с пола собирать в ложку и отжимать вату пальцами. Ничего, работает иммунка.
— Это не иммунка. Это ангел-хранитель.
— Какой еще ангел?..
— Я.
Человеческая доброта меня изумляет и трогает. Никогда к ней не привыкну. Вчера, например, подруга оказала мне ужасно теплый прием в ужасно милом ресторане, а напоследок подарила три восхитительных хлеба. И вот когда я ехала домой, совершенно счастливая, мне вдруг захотелось этим счастьем с кем-то поделиться. Я подумала: вот если сейчас мне навстречу попадется человек, которому я захочу сделать подарок, я отдам ему один из хлебов во имя гуманизма. Я вошла в вагон метро и сразу увидела лежащего на лавочке грязного бомжа. В радиусе трех метров рядом с ним никого не было. Он лежал, натянув ворот олимпийки на лицо и засунув руки в рукава. Я села напротив и твердо решила дождаться, когда бомж проснется, и подарить ему хлеб. Потом я подумала, что бомж может решить, что я его жалею и что это унизительно, и тогда он хлеба не возьмет. У меня в голове тут же нарисовался рассказик, примерно такой.