15
Люди сидели прямо на земле, на поваленных деревьях и на обломках разрушенной бомбой бани. Ораторы говорили, стоя на ящике, и слушали их молча, в напряженном внимании. Только раз, когда какой-то вихрастый закричал о порченой вобле и прочих житейских невзгодах, дружно засмеялись и предложили ему убираться.
За ним выступил новый командир "Уборевича", военный моряк Слепень. Прямой и черный на фоне закатного неба, он говорил резким, четким голосом. На авиабазе живьем сгорело двадцать пять человек. Он сам видел их обугленные трупы. Двадцать пять верных боевых товарищей. А почему? Измена. Не иначе как царский холуй Малиничев научил англичан, куда им бить. Зорче нужно смотреть, чтобы больше таких штук не случалось. И уничтожать. Без пощады уничтожать всякого врага.
Кричали: "Верно!" - и яростно аплодировали, и Бахметьеву стало не по себе. У Слепня было такое же лицо, как тогда ночью.
- При чем тут Малиничев? - на ухо спросил Лобачевский.
- Все равно. Он прав. - И Бахметьев тоже крикнул: - Верно!
- Подлаживаешься, Васька? - прошептал Лобачевский.
- Нет, - ответил Бахметьев. - Я за большевиков.
На ящик вскочил какой-то молодой, еще никому не знакомый моряк. Он бил себя в грудь и выкрикивал слова тонким, срывающимся голосом. Чего ждет командующий? Вперед надо! Одним ударом раскрошить врага, дать ему под зад и вон вышвырнуть со своей земли. Даешь вперед!
Но особого успеха его выступление не имело. Собрание было слишком хорошо осведомлено и всякой болтовней не интересовалось. Так и сказал выступивший на смену молодому оратору старшина-минер Точилин. Он стоял сгорбившись и каждое свое слово подчеркивал сжатой в кулак рукой.
Врага, конечно, нужно было разбить, однако с одного удара это не вышло бы. Так вдруг только баба стреляет, а воевать нужно с толком. Война - дело трудное. Ну, а насчет командования можно не тревожиться. Он с Семеном Плетневым был еще в Электроминной школе и знает: второго такого нет.
Речь его была прервана аплодисментами. Собрание тоже знало Семена Плетнева.
- Дело трудное, - повторил Точилин, когда снова установилась тишина. -А теперь пусть сам командующий расскажет, что делать. Выходи, Семен!
Плетнев не спеша взобрался на ящик и молча оглядел собравшихся.
Наконец заговорил:
- Темно становится. Пора расходиться по кораблям. Я только вот что скажу: враг у нас сильный. К примеру: против одной нашей пушки у него две, да еще с броней. А все-таки мы сильнее, потому что мы боремся за революцию. - Потер рукой подбородок, подумал и продолжал:- Значит, сегодня нашу авиацию уничтожил. Машин, собственно, не жалко. Пользы от них было мало. А за людей мы отомстим. Вспомните о них, когда придет время!
- Жди, пока оно придет! - вдруг крикнул тот самый молодой, который требовал немедленного наступления.
- Буду ждать, - спокойно ответил Плетнев, - и тебя, дурака, научу. Так и знай.- Снова остановился и еще раз привычным жестом потер подбородок. Впрочем, может, нам долго ждать не придется. Вот последняя новость, товарищи: у белых восстала одна из пехотных частей. Повернула винтовки и перебила своих офицеров. Потом форменный бой был, и в конце на нашу сторону перешло около сотни человек с винтовками и пулеметами.
- Здорово, - сказал кто-то из сидевших в кругу.
- Конечно, здорово, - согласился Плетнев. - Только теперь, надо думать, неприятель на нас полезет. На одном месте ему стоять нет расчета. Значит, нам нужно быть готовыми к бою. К решительной борьбе, - и внезапно взмахнул рукой, - за нашу Советскую власть!
Несколько человек, вставая, запели "Интернационал", и собрание одной волной поднялось на ноги. Все новые и новые голоса подхватывали пение, и с каждым словом гимн, казалось, рос вширь и в высоту.
- Митинги и лозунги! - пробормотал Лобачевский, но против своей воли ощутил охвативший его подъем и крепче прижал пальцы к козырьку.
16
- Умеешь по-английски? - спросил Плетнев вошедшего к нему в каюту Бахметьева, и тот отрицательно покачал головой. Он уже знал: одного из неприятельских летчиков поймали в лесу и сейчас вели на допрос к командующему.
- Выходит, я зря тебя позвал. Так, что ли?
- Выходит, зря, - согласился Бахметьев, но Плетнев неожиданно подмигнул:
- Скромничаешь. Ты же учился в корпусе. Наверняка с этим англичанином договоришься. - Плетнев почему-то рассмеялся и потер руки. - Я его через окошко видел. У него понятливое лицо.
После всего, что случилось за последние сутки, такое поведение Семена Плетнева выглядело чрезвычайно странным. Настолько странным, что Бахметьев даже испугался.
- Ты не волнуйся... - начал он, но сразу пришла разгадка. Дверь каюты распахнулась, и на пороге в желтой кожаной тужурке и авиационном шлеме появился не кто иной, как барон Штейнгель.
- Заходите, - сказал Плетнев. - Милости просим. - И, слегка возвысив голос: - Конвою остаться в коридоре!
Штейнгель тоже сразу узнал Бахметьева:
- Ты здесь?
- Как видишь, - ответил Бахметьев.
- Ты! - И Штейнгель вскинул голову. - Изменник своей родины!
Бахметьев пожал плечами:
- А может, ты изменник?
- Ну вот и заспорили, - вмешался Плетнев. - Садитесь, господин барон, давайте поговорим по-хорошему. Только тогда Штейнгель его заметил:
- Вы тоже здесь, товарищ большевик? Впрочем, вам здесь и место.
- Самое место, - все с тем же добродушием подтвердил Плетнев. - Однако садитесь, раз залетели к нам в гости.
- И сяду! - Штейнгель с размаху сел в кресло, заложил ногу на ногу и, вынув портсигар, закурил. - Кстати, кто из вас командующий? Хотелось бы знать.
Он снял шлем, и волосы его на макушке поднялись слипшимся от бриолина хохлом. Вся его бравада выглядела не слишком убедительно. Даже больше выглядела смешно, и Бахметьев невольно поморщился.
- Я командующий, - сказал Плетнев, подумал и тем же ровным голосом добавил: - А потому вопросы буду задавать я, а не вы.
- Ответов не дождетесь!
- Как знать! - И Плетнев повернулся к Бахметьеву: - Герой, а, Вася?
Конечно, Плетнев назвал его по имени не случайно, и это было приятно. Пусть видит барон, как они близки.
- Герой, - поддержал Бахметьев. - Знаешь, Семен, я даже удивляюсь, что такого сбил.