У него вдруг перехватило дыхание. Грудь вздымалась и опускалась, он с трудом проглотил застрявший в горле комок, стараясь преодолеть приступ бессильного бешенства.
— Нынче ты уже можешь все рассказать, сознаться, как тогда дело было, — примирительно выводил на высокой ноте Кришпин.
— При чем тут «нынче»? Сколько бы времени ни прошло, мне признаваться не в чем, — с сердцем отрезал Амброж, прикидывая, куда бы положить пилу. — И, может статься, именно тебе, сенатор, это куда как хорошо известно! Зачем мне было идти против новых порядков?! Мне-то они как раз были кстати, эти перемены. Я им радовался! Только не орал об этом громко… Ну, поговорили, и хватит, вы меня задерживаете! И себя вроде бы тоже… — Он с сердцем ткнул рукой в сторону мельницы.
Но мужики и без того уже двинулись прочь. Трояк молча протянул Амброжу руку. Кришпин издали крикнул:
— Давай уматывай, да поскорей!
— А что ты мне сделаешь, если не умотаю, — усмехнулся Амброж.
Кришпин погрозил палкой и, прихрамывая, пустился вслед за остальными к мельнице.
Амброж лишь рукой махнул. Но тут же опустился на землю. Ныли теперь не только кости и мышцы, ныла униженная и оскорбленная душа. На какой-то момент он пожалел, что вернулся. Людская злоба живуча.
Появились чайки. Они приближались в беспорядочных, неустанно изменяющихся сочетаниях. Испуганно заметались в горячем воздухе, когда грохнули взрывы, разнося окрест эхо. И сразу же раздалось рычанье пневматических буров.
Амброж еще не докурил свою сигарету, как гнев его улегся. На помощь пришел жизненный опыт. Такого приема следовало ожидать. Рачители правосудия должны выкричаться. Да и не мог он не признать, что было бы противоестественно, если бы Кришпин дружески похлопал его по плечу. Трояк не изменился, все тот же, как, надо полагать, и многие из тех, кто живет теперь наверху, в деревне.
Амброж надпилил край доски, порадовался, что удалось отщепить такую ровную полосу. Минута-другая — и вырисовалась ручка руля, расширяющегося лопатой книзу.
Он добрел по воде к плоту и продел руль в уключину. Упершись, оттолкнулся, и плот стал послушно разворачиваться. Стволы давно срубленных деревьев ожили. Амброж и сам себе казался теперь восставшим из мертвых. Долгие годы мечтаний, месяцы подготовки и последние часы тяжкого труда! Наконец-то! Он облегченно вздохнул. Наконец-то он тронется в путь и у него будет время осмыслить все случившееся, всю ту бурю чувств, что поднялась в нем от встречи с низиной, с рекой. Он вновь ощущал себя сильным и спокойным. Знал, что победил. Теперь вокруг него лишь бревна, река и небо. Дышалось легко, хотелось обнять и прижать к груди нечто, чему не подберешь названия.
Амброж опустился на бревенчатый накат. Мучила одышка. Болели мышцы, и все внутри словно сжалось в комок. Босые ноги были мокры от воды, впитывавшейся в поры сухих бревен. Амброж в немом восторге оглядывался вокруг. Картина, представшая глазам, была драматична, она воздействовала на чувства сильнее, чем грохот разрушения там, у мельницы. Озорной и вместе с тем степенный бег реки. Валуны, берега, рыба и птица. Необузданная стихия. Покинутые могилы и потайные уголки, словно созданные специально для любви. Заросшие стежки и новые, недавно проторенные тропы.
Одни поколения нарождались в этой низине, другие умирали под вечный шум реки. «Не каждому выпадает счастье понять, какие сокровища мы получаем в наследство от предков, — подумал Амброж. — Я вернулся сюда, чтобы поблагодарить реку и за это тоже!»
Амброж набрал в ладонь уже нагретой солнцем воды и стал медленно пропускать ее сквозь пальцы. Вода падала крупными каплями, как дождь с жаркого неба. Народившись слабым ручейком, она прокладывала себе путь меж деревьев, среди расщелин скал, сочилась сквозь папоротники и мхи… Все большое появляется на свет медленно и трудно. Сюда, в низину, река вступала уже широко и мощно. Когда ее там, ниже по течению, перекроют плотиной, все равно вода не поглотит всего. Обширные водные просторы станут лишь продолжением вековой, как океан, людской мудрости.
«Надо сходить за вещами. Пора в путь!» — подумал Амброж. Но покидать эти места еще не хотелось. Зачем спешить? Свой путь по реке он знал до мелочей и до мельчайших подробностей видел его внутренним взором. Если река не взбунтует, он пройдет его еще засветло. Пока что Амброжу не хотелось и думать о том, как он доберется на плоту до стоячих вод ближайшего водохранилища и, бросив там свое детище, отправится к поезду пешком.
«Тогда-то и наступит конец! Хотя уже сейчас я в последний раз вижусь со своей рекой. Ниже река уже будет другая, чужая. Да и я уже буду иным!»