Этот неожиданно пессимистический вывод, которым закончил Семевский свой курс, разочаровал Сашу. Ему, прикоснувшемуся теперь к глубокому пониманию закономерностей общественной жизни, была чужда теория малых дел с ее полуправдой, пассивностью, неопределенностью. Не принимал он и евангелистического учения Льва Толстого, в котором, по его, Сашиному, мнению, великий писатель губил свой талант, уйдя от активной общественной позиции литератора.
Нужно было что-то иное, более действенное и современное. Он пробовал войти в кружок по изучению современного экономического положения крестьян, но состав членов кружка оказался на редкость неровным, занятия проходили неинтересно, оторванно от жизни, от случая к случаю, и кружок вскоре захирел...
Потом было увлечение научно-литературным студенческим обществом, знакомство с его председателем профессором Орестом Федоровичем Миллером - историком литературы и фольклористом, либералом, славянофилом, добрейшей души человеком, бессребреником, тончайшим знатоком эпохи Возрождения. От Миллера пришел повышенный интерес к великим литературным памятникам Ренессанса, в которых с особой силой звучали атеистические мотивы (сам Орест Федорович был блестяще эрудированным атеистом), и то отрицательное отношение к религии, которое возникло еще в детстве, теперь приобрело у Саши черты некоей почти артистической свободы и раскованности: он мог вести споры и дискуссии о вздорности всех божественных атрибутов и религиозных выдумок на любом уровне, активно используя все богатства мировой литературы.
Когда он получил золотую медаль за сочинение по зоологии, его выбрали секретарем научно-литературного общества. Он вступил еще в один студенческий кружок - биологический. Его окончательный отход от химии огорчил Менделеева.
- Вы понимаете, Саша, - говорил Дмитрий Иванович, - в химии очень важно возникновение школы. Вот, например, бутлеровская школа, бутлеровское направление... У Бутлерова все открытия рождались и направлялись одною общею идеей. Она-то и сделала его школу, она-то и позволяет утверждать, что его имя навсегда останется в науке. Это так называемая идея химического строения... Вы тоже человек одной идеи. И вы смогли бы создать в химии какую-нибудь свою, ульяновскую школу. Я верю в вас...
Кроме биологического кружка он начал посещать еще один - вновь возникший экономический кружок, составленный из студентов старшего курса университета. Здесь занятия проходили более серьезно, чем где-либо раньше. Читали рефераты по политической экономии, обсуждали книги Мальтуса, Милля, Огюста Конта, Адама Смита, Карла Маркса...
Значительную часть времени отнимала и работа в землячествах. Здесь было много интересного: люди знакомились и сближались на почве практических, непосредственных, житейски важных интересов, пристально изучали друг друга, выясняли, на что способен и годен каждый. Землячества привлекали и втягивали всех вновь приезжающих в Петербург, и это живое наполнение лучшими силами с мест делало обстановку общения земляков боевой, острой и актуальной по отношению ко всем важнейшим проблемам времени. В ежедневной скромной, но непрерывной общественной деятельности выяснялся нравственный склад каждого, его характер и стремления, так что в конце концов люди определялись довольно верно и всегда можно было знать с большой степенью точности, на что можно рассчитывать со стороны того или другого члена - до чего он способен подняться и перед чем остановиться...
Да, тогда все это было - кружки, землячества, научные общества. Но в них преобладали разговоры - важные, необходимые, полезные, но все-таки разговоры.
А душа требовала дела - яркого, прямого, способного властно занять все мысли, все силы ума и сердца. Душа требовала перехода от разговоров и теорий к поступкам и действиям. Душа, созревшая и ежеминутно оскорбляемая преступным несовершенством жизни, требовала какого-то мужественного проявления, протеста, сурового и справедливого акта против тех, кто держал жизнь в границах этого преступного несовершенства, наполнял ее ложью, обманом, предательством.
Но такого дела, такого протеста, такого акта тогда еще не было ни у него, ни у всех тех, кто окружал его, и всё чаще и чаще задумывался он над необходимостью активного, мужского вмешательства в происходящие вокруг события, именуемые русской жизнью...
4
- Доброе утро, Александр Ильич.
- Доброе утро, господин ротмистр.
- Удивлены отсутствием прокурора?
- Я разучился удивляться.
- Так быстро?
- Какое сегодня число?
- Одиннадцатое марта.
- А предыдущий допрос был...
- Пятого марта. Соскучились?
- Я не мог понять, чем был вызван этот перерыв.
- Э, Александр Ильич, разве тут кто-нибудь что-нибудь поймет. Хаос!
- И все-таки это было странно...
- Вы же разучились удивляться.
- Это не удивление. Вы так торопили меня на предыдущих допросах, и вдруг...
- А может быть, мы решили немного схитрить, а? Чтобы вам хотелось давать показания, а мы вас в это время ни о чем не спрашиваем. Смешно-с, не правда ли? Ха-ха-ха...
- Сегодня я, кажется, снова научусь удивляться.
- Вот и прекрасно!
- Вы так откровенны...
- Александр Ильич, дорогой вы мой! Да ведь разве я не человек? Разве слабости-то человеческие мне присущи быть не могут? Это ведь только служба, мундир голубой, а так... Э, да что там говорить!
- Я вас понимаю.
- Вот это самое главное: чтобы мы понимали друг друга...
- Господин ротмистр, так чем же был вызван перерыв?
- Ах, Александр Ильич, не старайтесь перехитрить меня. Я стреляный воробей...
- Мы же условились быть откровенными друг с другом.
- Да, пожалуй, вы правы... Ну что же, я отвечу. Есть новости...
- Какие?
- Арестован Говорухин.
- Говорухин? Но ведь он же...
- Что, что?
- Нет, ничего.
- Вы что-то хотели сказать о Говорухине, а?
- Вам показалось.
- Может быть, может быть... Александр Ильич, простите, не Говорухин арестован, а Шевырев!
- Вот как?
- Конечно, Шевырев. Я совершенно перепутал. Очень схожие фамилии.
- Да, схожие...
- Шевыревым мы сейчас с вами и займемся, пока нам никто не мешает.
- Почему же Шевыревым? Можно и Говорухиным заняться.
- Хм... Ну, пожалуйста, можно и Говорухиным. Только, Александр Ильич, я вас очень попрошу - все сразу начистоту, как на духу, а?
- Конечно, конечно.
- Вот эта самая Шмидова... Как ее звать-то, что-то я подзабыл.
- Раиса.
- Да, да, Раиса! Совершенно правильно. Она, что же, в интимной связи была с Говорухиным, или как?
- Этого я знать не могу.
- Ну как же, Александр Ильич? Близкие друзья были, и не знаете?
- Об интимных связях даже близкие друзья не всегда друг другу рассказывают.
- Это верно... Значит, Шмидова была, по-вашему, просто соседкой Говорухина по квартире?
- Скорее всего, именно так.