«...Террор есть, таким образом, столкновение правительства с интеллигенцией, у которой отнимается возможность мирного культурного воздействия на общественную жизнь. Правительство игнорирует потребности общественной мысли, но они вполне законны, и интеллигенцию как реальную общественную силу, имеющую свое основание во всей истории своего народа, не может задавить никакой правительственный гнет. Реакция может усиливаться, а с нею и угнетенность большей части общества, но тем сильнее будет проявляться разлад правительства с лучшею и наиболее энергичною частью общества, все неизбежнее будут становиться террористические акты, а правительство будет оказываться в этой борьбе все более и более изолированным. Успех такой борьбы несомненен. Правительство вынуждено будет искать поддержки у общества и уступит его наиболее ясно выраженным требованиям. Такими требованиями мы считаем: свободу мысли, свободу слова и участие народного представительства в управлении страной. Убежденные, что террор всецело вытекает из отсутствия даже такого минимума свободы, мы можем с полной уверенностью утверждать, что он прекратится, если правительство гарантирует выполнение следующих условий:
1. Полная свобода совести, слова, печати, сходок, ассоциаций и передвижений.
2. Созыв представителей от всего народа, выбранных свободно прямой и всеобщей подачей голосов, для пересмотра всех общественных и государственных форм жизни.
3. Полная амнистия по всем государственным преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, а исполнение гражданского долга...»
От тусклого света, от огромного количества мыслей, пролетавших в сознании в доли секунды (на бумаге, как обычно, оставалась совсем незначительная часть), свинцово наливались брови и веки, голова делалась тяжелой, чужой, неудобной.
Он поднялся. Резко присел, наклонился, отбросил назад сжатые в локтях руки.
Гимнастика освежила, рассеяла. Но напряжение, гвоздем вбитое сверху, в темя, не отпускало.
Он быстро подошел к окну.
Вернулся к двери.
Еще раз к окну.
К двери.
Потер виски. Собрался. Сел к столу.
«...Признавая главное значение террора как средства вынуждения у правительства уступок путем систематической его дезорганизации, мы нисколько не умаляем и других его полезных сторон. Он поднимает революционный дух народа; дает непрерывное доказательство возможности борьбы, подрывая обаяние правительственной силы; он действует сильно пропагаторским образом на массы. Поэтому мы считаем полезной не только террористическую борьбу с центральным правительством, но и местные террористические протесты против административного гнета...»
Голова клонилась к столу, глаза закрывались, перо, не слушаясь руки, скользило по бумаге, выпадало из пальцев.
Он замотал головой из стороны в сторону, потом тряхнул снизу вверх, зажмурил глаза и резко открыл: перед ним расплывались красные, синие, зеленые круги.
Надо дописать. Собрать последние силы и дописать. А то будет поздно.
«...Ввиду этого строгая централизация террористического дела нам кажется излишней и трудно осуществимой. Сама жизнь будет управлять его ходом и ускорять или замедлять его по мере надобности. Сталкиваясь со стихийной силой народного протеста, правительство тем легче поймет всю неизбежность и законность этого явления, тем скорее сознает оно все свое бессилие и необходимость уступок».
Голова опустилась на стол. Перо выпало из руки.
Он провалился в сон, как в глубокий, бездонный колодец.
4
И вот он снова в Симбирске...
Город ярко освещен энергичным желтым солнцем. На улицах много народу. Все шумят, обнимаются, размахивают руками, спешат к Спасскому монастырю.
Идет в толпе горожан к Спасскому монастырю и Саша.
Вдоль длинной белой стены монастыря выстроились войска. Лес штыков, высокие металлические каски - одна к одной. Перед строем ходят взволнованные офицеры с обнаженными шпагами. А около войск бурлит народ - бросают вверх шапки, приплясывают, лезут целоваться с солдатами. Служивые, придерживая кивера, отвечают, не ломая строя. А босяки с пристаней, с кирпичных сараев, господа мещане, мастеровщина-матушка уже рушат кое-где изгороди, выламывают колья, погуливают.
- Свобода! Конституция! Республика! - кричит в толпе длинноволосый молодой человек разночинного звания. - Всеобщие свободные выборы! Народное вече! Законодательное собрание!
Около памятника Карамзину, уроженцу Симбирской губернии, - группа военных и штатских: Пестель, Муравьев, Рылеев, Бестужев, Каховский. Они спорят, что делать: вести войска штурмом на губернаторский дом или садиться в осаду в Спасский монастырь? Чугунная баба на памятнике - муза истории Клио - прислушивается одним ухом к спору господ из Петербурга.
А вдоль строя войск уже бешено скачет на взмыленном коне генерал Милорадович. В руках у него плетка. Яростно хлещет он восставших солдат по головам. Солдаты поднимают руки, защищаются...
Выстрел.
Вскинув руки, Милорадович роняет поводья, заваливается на круп лошади, падает на мостовую. Его высокая железная каска с разноцветным султаном катится со стуком по булыжнику и останавливается около ног Саши.
И как бы в ответ на этот выстрел из ворот губернаторского дома выезжает на рысях полубатарея.
Солдаты восставших полков с глухим ропотом опускают штыки, берут ружья наизготовку.
Пушки, перегородив Дворянский переулок, выстраиваются в ряд.
- Картечью заря-жай! - командует невысокий худощавый артиллерийский поручик в треуголке, расхаживая перед орудиями с заложенными за спину руками.
Пестель, Бестужев, Муравьев, Рылеев, Каховский отходят к мятежным солдатам и офицерам, становятся рядом с ними.
Муза истории Клио провожает их бесстрастным взглядом пустых чугунных глаз.
И вот они стоят друг перед другом: восставшие гвардейские полки и оставшаяся верной династии и короне артиллерия.
А невысокий поручик в треуголке - уже не поручик. Это французский император Наполеон Бонапарт. Это он командует полубатареей. Это он, будучи еще революционным генералом, впервые в истории применил стрельбу картечью прямой наводкой в городе по густым скоплениям народа.
Маленький рыхлый Бонапарт, заложив руки за спину, стоит сбоку около пушек. Снял треуголку. Резко опустил.
Залп.
Падают возле стен Спасского монастыря рослые солдаты - гвардейцы в металлических касках.
Залп.
Падают мятежные офицеры с обнаженными шпагами, члены тайных обществ, - совсем недавно еще взволнованные, ждавшие, надеявшиеся.
Залп.
Падает Пестель.
Муравьев.
Рылеев.
Бестужев.
Каховский.
Густые клубы дыма рассеиваются.
Бегут по Спасской вдоль белой монастырской стены люди.
Бросают на ходу колья.
Закрывают головы руками.
Маленький артиллерийский поручик, заложив руки за спину, деловито расхаживает позади орудий.
Взмах треуголкой.
Залп.
Изрыгнули пушки белые клубы дыма.
Падают вдоль монастырской стены люди.
Сползают на землю, цепляясь руками за белокирпичную монастырскую кладку.
А над ними - купола, многоглавие церквей, колоколенки...
И кресты.
Десятки. Сотни.
Лес крестов.
Хаос крестов.
Кружение крестов.
Перезвон колоколов.
Дон-динь-длон-длинь-длям-тили-тили-дон-н-н…
Мбум-м-м...
Мбум-м-м...
Дон-динь-длон-длинь-длям-тили-тили-дон-н-н...
Мбум-м-м...
Мбум-м-м...
Во всех храмах и церквах Симбирска идет служба.
Настежь распахнуты притворы. Блеск окладов, серебро икон, червонное злато вокруг божьих ликов.
Из раскрытых дверей Троицкого собора доносится густая ектенья кафедрального архидьякона:
- Его Императорскому Величеству Благочестивейшему Государю Императору Николаю Па-авловичу...
- Мно-о-гая ле-та-а!