И вот теперь этот бывший ученик, на образование и воспитание которого Илья Николаевич тратил свои силы и знания, клюет, как ястреб, его сына, допрашивает его с особым старанием, еще злее и немилосерднее, чем даже сами судьи... Да, смотреть на это было тяжело.
Он чуть было не позвал ее, когда она подошла к дверям, но сдержался и только крепче сжал отполированные, видно, не одним десятком рук деревянные перила решетки.
Стоявший около входных дверей судебный пристав открыл перед мамой дверь.
Дверь закрылась.
Мама ушла.
И снова, как тогда, в Петропавловке, при вручении обвинительного заключения, он с радостным облегчением почувствовал, как бешено полыхнуло в нем жаркое пламя ненависти к этому светлоглазому обер-прокурору Неклюдову, как неудержимо распрямляется под сердцем пружина, распрямляться которой не позволял он так долго.
- Господин председатель суда, - повернулся Саша к Дейеру, - я прошу вас вернуть обер-прокурора Неклюдова на то место, на котором положено находиться обвинению в процессе судебного заседания.
В зале повисла тишина. Такого здесь, кажется, не было еще ни разу. Чтобы обвиняемый указывал прокурору место, где тому следовало находиться? Ну, знаете...
- Э-э... Ульянов, - нерешительно начал Дейер, - вследствие чего вас не устраивает теперешнее местонахождение прокурора?
- Вследствие дурной привычки господина Неклюдова вести себя в судебном заседании, как в цирке.
Дейер растерянно молчал.
Взглянув в упор на Неклюдова, Саша увидел, как кровь отхлынула от бледных щек прокурора. Бесцветные глаза с красными прожилками замутились бессильной дурнотой еле сдерживаемой ярости, заискрились нечеловеческим, почти животным блеском. Так жестоко Неклюдова не оскорбляли еще ни разу в жизни.
«Это тебе за маму, негодяй! - думал Саша, не отводя взгляда от прокурорских глаз. - За ту боль, которую ты причинил ей своим эффектным выходом - позер несчастный, клоун, шаркун!»
Между тем первоприсутствующий по-прежнему молчал. В практике Дейера никогда еще не было случая, чтобы подсудимый публично оскорблял прокурора. И где?! В зале Особого Присутствия, где от каждого слова прокурора зависит жизнь подсудимого...
В зале нарастал шум. Публика была недовольна тем, что председатель суда так долго не может найти способ защитить прокурора.
- Ульянов, - все так же нерешительно заговорил Дейер, - вы прибегаете к недозволенным средствам...
- А разве средства, к которым прибегает этот господин, - Саша вытянул руку в сторону Неклюдова, - дозволены? Кого он хочет запугать своим эффектным поведением? Подсудимого - без того уже лишенного всех прав, всех возможностей сохранить свое достоинство? Почему же вы, господин сенатор, позволяете прокурору оказывать совершенно не вызываемое интересами дела воздействие на чувства родственников и близких подсудимых? Разве страдания их и горе и без этого недостаточно велики?
Зал молчал. Тишина была непривычная, удивленная. И зрители, и судьи, и сословные представители, и все другие участники процесса смотрели на невысокого худощавого юношу с чуть продолговатым, взволнованным лицом, непримиримо пылающими глазами, пожалуй, впервые с таким искренним и неподдельным интересом.
2
Неклюдов первым понял, что оставаться в прежнем положении нельзя прежде всего ему. Нужно сделать вид, что ничего не произошло. Не вступать же ему в полемику с этим Ульяновым.
Медленно повернувшись, прокурор невозмутимо вернулся на свое место, перелистал бумаги и, опершись руками о стол, взглянул на подсудимого просто и ясно, как будто и в самом деле ничего существенного и не произошло.
- Скажите, Ульянов, - голос Неклюдова был ровен, спокоен, и в публике послышался одобрительный шепот в адрес прокурора, обладающего столь завидной способностью владеть своими чувствами, - скажите, Ульянов, был на даче в Парголове младший брат Новорусского или не был?
- Я никогда не видел младшего брата Новорусского. Задавать мне этот вопрос бессмысленно.
Неклюдов сделал небольшую паузу, чувствуя, что качнувшееся было расположение к нему зала вновь возвращается и что каждое проявление им своей способности держать себя в руках будет увеличивать это расположение и уменьшать впечатление от неприятной недавней сцены.
Неклюдов. Какие же уроки давали вы сыну Ананьиной?
Саша. Разные.
Неклюдов. Например?
Саша. Например, закон божий.
Неклюдов. Чему же вы учили своего ученика из закона божьего?
Саша. У нас был только один урок.
Неклюдов. Из чего он состоял?
Саша. Я узнал, что проходил сын Ананьиной до меня, и задал ему урок из правил богослужения.
Неклюдов. Сколько лет было вашему ученику?
Саша. Тринадцать.
За столом членов суда произошло какое-то движение. Неклюдов вопросительно взглянул на Дейера. Первоприсутствующий с любопытством смотрел на прокурора. «Неужели он так и оставит это оскорбление со стороны Ульянова без ответа? - думал Дейер. - Неужели не попробует взять реванш здесь же, на глазах у той же самой публики?»
Неклюдов молча, жестом руки спросил у председателя: я могу продолжать вопросы? Дейер кивнул. Прокурор перевел взгляд на подсудимого.
- Уезжая из Парголова, вы просили Ананьину делать какие-либо опыты с нитроглицерином, чтобы проверить, не испортился ли он?
- Нет, не просил.
- Значит, просто сказали, чтобы следили за ним?
- И этого я ей не говорил.
- Но вы же показали на следствии, что просили Ананьину держать нитроглицерин в холодном месте?
- Это совсем другое...
«Зачем он задает ему все эти мелкие вопросы? - подумал Дейер. - И при чем здесь Ананьина, когда нужно просто публично унизить этого Ульянова, чтобы спасти свою репутацию в глазах публики».
Неклюдов. Скажите, подсудимый, когда вы отправлялись в Парголово, Новорусский сообщил вам адрес Ананьиной?
Саша. Нет, не сообщал.
Неклюдов. Ананьина встретила вас на перроне?
Саша. Да, на перроне.
- Вы были знакомы до этого?
- Нет.
- Как же вы узнали друг друга?
- В это время года на станции бывает мало народу. Когда я приехал, на перроне была только одна женщина.
Неклюдов. Вы подошли к ней и спросили: не она ли будет Ананьина?
Саша. Приблизительно так.
Неклюдов. А раньше вы ее вообще ни разу не видели?
Саша. Кажется, видел один раз мельком...
- Где?
- У Новорусского.
- И когда вы приехали на станцию, вы не узнали?
- Скорее догадался.
- Она первая подошла к вам?
- Нет, первым подошел я.
- И назвали свою фамилию? Или она узнала вас?
- Я назвал себя.
- И вы отправились на дачу?
- Да.
«Что же, у него нет никакого самолюбия? - продолжал наблюдать за прокурором первоприсутствующий. - Ему при всех плюнули в лицо, а он ведет себя так, будто обменялся со своим оскорбителем дружеским рукопожатием...»
Неклюдов. Каким образом вы уехали из Парголова? Снова на поезде?
Саша. Нет, я уехал на лошади.
Неклюдов. Вместе с Ананьиной?
Саша. Вместе с Ананьиной...
Неклюдов. Зачем она поехала с вами?
Саша. Ей была какая-то надобность в Петербурге.
- Вы ехали на извозчике?
- Нет.
- На крестьянской лошади?
- Во всяком случае, не на городской.
- Не предполагали ли вы поначалу возвращаться в город по железной дороге?
- Сейчас уже не помню.
- На следствии Ананьина показала, что вы говорили ей, что хотите ехать поездом.
- Да, кажется, так и было...
- А потом Ананьина стала настаивать, чтобы вы отправились с ней, не так ли?