- Бояться мертвого... Какое убожество!
- Надо быть абсолютным идиотом!
- И этому человеку доверена судьба огромной страны, великого народа...
- Вы о царе?
- Тупой, жалкий, ничтожный человек!
- Господа, вы с ума сошли! Могут услышать...
- Так думают все.
- Думают, но не говорят вслух.
- Надоело притворяться. Надоело скрывать свои мысли.
- Тише, господа, тише...
Саша и Аня шли по тротуару за толпой. Окруженная городовыми и казаками, траурная процессия напоминала партию арестантов, нестройно и уныло бредущую по этапу. Тягостное, постыдное ощущение невыразимой, непереносимой гнусности было разлито в воздухе. Казалось, что совершается огромная подлость, гигантского масштаба преступление против элементарных норм человеческой порядочности происходит среди бела дня в центре большого столичного города на глазах у нескольких тысяч зрителей.
Около кладбища полиция начала отсекать народ от погребального катафалка. Толпа надавила на ворота. Резкие слова воинской команды прозвучали отрывисто и угрожающе. Взметнулись в воздух нагайки и плети, сверкнули копыта вздыбленных лошадей. Кто-то закричал - раздавленно и беспомощно. Казаки горячили коней, крутили над головами кривыми шашками, нагнетали атмосферу истеричности и страха.
Саша и Аня, прижатые к чугунной кладбищенской ограде, стояли оглушенные, пораженные, ошеломленные. Такого они еще не видели.
В тихом провинциальном Симбирске о столкновении полиции с народом не могло быть и речи. Патриархальная тишина родного города, настоенная на малиновой мяте соборных благовестов и колокольной разноголосице церквей, нарушаемая набатными всполохами во время пожаров не чаще одного раза в два, а то и в три десятилетия, усыпляла чувства, притупляла остроту извлеченных из книг знаний о несовершенстве и несправедливостях мира. Благообразный Симбирск заволакивал зеленой ряской неизменяемости бытия все размышления о судьбах лежащей за городскими заставами страны и живущего на ее огромных пространствах народа. Иной благополучный симбирский старожил, до гробовой доски проходивший в благостном, осиянном блеском куполов и церквей гражданском невежестве, за всю свою долгую и постную жизнь даже и не задумывался ни разу о неустроенности и противоречиях русской жизни.
А здесь, в Петербурге, в столице, за каких-то полтора часа, прошедших с той минуты, когда они встретили гроб Тургенева на Невском, все поколебалось, вспомнилось читанное у Белинского, Писарева, Добролюбова, возникло в памяти эхо герценовского «Колокола», тайно попавшего к ним однажды переписанным от руки.
Да, может быть, именно за эти полтора часа, проведенных в толпе за гробом Тургенева, и было положено начало постижению того «курса наук», которые не значились в университетских программах и о которых они, возможно, еще не скоро узнали бы, если бы не приехали той осенью в Петербург.
...Из огромной толпы молодежи и студентов, провожавших тело Тургенева, на кладбище пустили всего несколько человек. Порывистый сентябрьский ветер обрывал с деревьев, росших между могилами, желтые листья и бросал их на чугунную решетку кладбищенской ограды. Было холодно, грустно и неприкаянно.
2
...приговора Особого Присутствия Правительствующего Сената. На основании дознания, произведенного по статье 1035 (часть вторая) устава уголовного судопроизводства, актам которого в силу высочайшего повеления от 28 марта сего года присвоены сила и значение актов предварительного следствия, четырнадцать обвиняемых, а именно:
Ульянов Александр,
Шевырев Петр,
Осипанов Василий,
Андреюшкин Пахомий,
Генералов Василий,
Канчер Михаил,
Горкун Петр,
Волохов Степан,
Лукашевич Иосиф,
Новорусский Михаил,
Пилсудский Бронислав,
Пашковский Тит,
Ананьина Мария,
Шмидова Ревекка
обвиняются в том, что, принадлежа к преступному сообществу, именующему себя «террористической фракцией партии «Народная воля», и действуя для достижения его целей, согласились между собой посягнуть на жизнь священной особы государя императора и для приведения сего злоумышления в исполнение изготовили разрывные метательные снаряды, вооружившись которыми некоторые из соучастников, с целью бросить означенные снаряды под экипаж государя императора, неоднократно выходили на Невский проспект, где, не успев привести злодеяния в исполнение, были задержаны 1 марта сего 1887 года.
Подсудимая Сердюкова Анна обвиняется в том, что, узнав от одного из участников злоумышления о задуманном посягательстве на жизнь священной особы государя императора и имея возможность заблаговременно довести о сем до сведения властей, не исполнила этой своей обязанности.
Ввиду изложенных выше обстоятельств, все означенные лица преданы суду по обвинению в преступлениях, предусмотренных 241 и 243 статьями Уложения о наказаниях.
На дознании и судебном следствии собранными посредством обысков и осмотров письменными доказательствами, показаниями свидетелей, а также благодаря личным признаниям некоторых подсудимых, которые соответствуют обстоятельствам дела, установлено...
...Ясный морозный ноябрьский день. Сахарная белизна раннего снега на крышах домов, на ветках деревьев. Золотистые узоры инея искрятся на солнце. Дышится глубоко, бодряще, молодо.
Они, шестеро, идут по Невскому проспекту.
Он сам - Саша.
Сестра Аня.
Шевырев.
Мандельштам, студент юридического факультета.
Зина Венгерова, подруга Ани.
И слушательница высших женских курсов Москопуло.
Они - делегация студентов Петербурга к больному Салтыкову-Щедрину.
В последние дни по городу распространился слух: Щедрин опасно заболел. Травля, которой писатель подвергался со стороны правительства и цензуры, сделала свое дело. Обрывались последние нити, связывавшие Щедрина с активной жизнью.
Восьмого ноября был день ангела знаменитого писателя. Студенческое собрание университета постановило послать к Щедрину делегацию с пожеланием скорейшего выздоровления. Бестужевские женские курсы присоединили к депутации университета своих делегаток.
Свернули на Николаевскую. Красивый барский особняк. Здесь живет Щедрин. Звонок у дверей. Выходит горничная.
- Что угодно?
- Делегация учащихся.
Горничная уходит. Пауза. Неловкое молчание. Саша и Шевырев обмениваются взглядами. Мандельштам шевелит губами - репетирует речь. Аня и Зина Венгерова шепчутся.
Горничная возвратилась.
- Просят пожаловать...
Анфилада комнат. Устойчивый запах лекарств. Везде неприбрано, пыльно, неуютно - резкий контраст с наружным, аристократическим видом особняка.
И вот наконец дверь в кабинет. Горничная остановилась, обернулась, сделала рукой выразительный жест - осторожно, человек болен...
Дверь открывается. Запах лекарств делается сильнее. Они входят в комнату один за другим, Саша поднимает голову и...
Он долго не мог забыть ощущения от первого взгляда в лицо Щедрину. Лица не было. Была маска. Древняя икона. Пергамент щек. Восковые скулы. Запавшие виски. Лоб великомученика.
И глаза...
Саша вздрогнул, когда впервые встретился со взглядом Щедрина. Это были нечеловеческие глаза. Огромные, распахнутые настежь до невообразимых глубин страдания.
Мандельштам, которому было поручено сказать приветственную речь (он был записным оратором на всех студенческих собраниях и сходках), выступил вперед, заговорил громко, красиво, с пафосом, уверенно жонглируя привычными фразами и оборотами: «позвольте поздравить верного друга молодежи... пожелать творческого горения... засвидетельствовать»...
Хмурая рябь строгого прищура смутила поверхность скорбного озера, былая сила заметалась в глазах, окрасила блеклыми красками полумертвое лицо, вдохнула жизнь в слабое, немощное тело.
Щедрин выпрямился, откинул назад голову. Глаза вспыхнули. Икона ожила, преобразилась.