Фотографии пошли по рукам, это были действительно впечатляющие фотографии. Одна из них на века запечатлела Дениса на перекладине в момент наивысшего взлета. Сын застыл на вытянутых руках, нацелив вертикально в небо стройные ноги гимнаста. Упражнение называлось «солнце». Жена Ключарева показывала фотографии впервые. Раньше ей казалось, что, показывая такие фотографии, искушаешь судьбу.
Гости разъехались — гости были довольны хозяевами, а хозяева гостями. Теща и жена убирали посуду. Теща малость перепила и что-то напевала.
Ключарев с женой лежали в постели и потихоньку на сон грядущий говорили о всяких неважных вещах. Сначала зевнул он, потом зевнула она. Дети спали. Была ночь.
— Значит, уезжает? — спросил Ключарев про тещу.
И опять зевнул.
— Уже купила билет.
— Самолетом?
— Почему тебе всегда хочется, чтобы мама летела самолетом?
— М-м… Комфорт. Скорость.
Они помолчали. Потом Ключарев сказал — завтра он пойдет в библиотеку, возьмет заказанные книги и завтра же, пожалуй, заглянет к Алимушкину. Интересно, как он там поживает.
— Зайду к нему завтра. Проведаю.
Жена сказала:
— К Алимушкину можешь больше не ходить. Звонила подруга — он улетел на Мадагаскар.
— Уже улетел?
— Да.
— Когда?
— Она сказала, в десять часов утра. Она сказала, передай мужу, что Алимушкин уже улетел. И что его проводила мать.
Ключарев промолчал. Потом он вдруг захотел покурить и пошел на кухню, а жена уже спала.
Полоса обменов
Жена говорит однажды, что не худо бы обменяться — хорошо бы, а? — и вот уже Ткачев к этой мысли постепенно привыкает. Потому что, если тебе что-то говорят весело и по-доброму и внутри никаких таких шипов, ты обязательно захочешь к сказанному привыкнуть. Во всяком случае, сделаешь попытку.
— Хочу нашу двухкомнатную, — говорит жена, — поменять на трехкомнатную.
Она улыбается. Она продолжает:
— И чтоб обязательно комнаты были не смежные, как у нас, а раздельные.
— Это что — мечта?
— Пусть мечта… Как-никак надо думать о будущем: Машенька подрастает. А годы знаешь как бегут?
— Да… Машке четырнадцать.
— Четырнадцать или пятнадцать — разве дело в цифре?.. Она любит одна посидеть, закрывает свою дверь. Между прочим, собираюсь ей лифчик покупать.
— Дело серьезное.
— Ничего смешного тут нет.
— Я не смеюсь.
— Кроме того. Мы иногда сможем принимать людей по-человечески, то есть в комнате. А не на кухне.
Жена говорит убедительно, как и положено говорить жене. Причин, чтобы улучшить жилье, немало — и все они, в общем, понятны с полуслова. Еще больше, чем причин, оказывается следствий, этаких маленьких симпатичных, греющих сердце следствий, которые сами собой вытекают из улучшения быта. Потому что три комнаты — это три комнаты. И лучше эту мысль не выразить.
И вот Ткачев привыкает.
«Об-ме-нять-ся, — врастяжку повторяет он про себя, привыкая и к слову и к смыслу. — Обменяться… Пустячок, а ведь как волнует», — думает Ткачев. И это он уже осаживает себя, подсмеивается.
Но осадить не удается. Радость берет свое.
— Как тебе пришла славная такая идея? — спрашивает он жену. И смеется. И разглядывает ее внимательно.
И опять спрашивает:
— Послушай, как это тебя осенило?!
И даже позволяет себе незапланированно ее потискать. Так, между делом.
Жена сияет. Не от тисканья, конечно (это ее раздражает). А от похвалы, которая вырывается невольно и даже с недоумением, — стало быть, самой лучшей похвалы. Самой искренней.
Дело в том, что Ткачевы — и он и она (каждый на своей работе) — продвинулись, или, лучше сказать, переместились вверх. Они нешибко продвинулись, на ступеньку. Но все же. И денежки скапливались, хотя и медленно — жена хотела купить какую-то там хельгу, гонялась за ней, стерегла, но вдруг голос свыше ей шепнул: не надо хельгу, надо квартиру. Приплюсовать денежки, пока они в руках, к имеющейся двухкомнатной и обменяться на трехкомнатную. Какая мысль!
— Ты спишь? — спрашивает Ткачев жену.
— Нет.
Но она спит, он это слышит.
А он не спит. И лучше других, может быть, осознает он сейчас, что никакая это не мысль, а если мысль, то суетная и мелкая, не переменит она ни жизни, ни судьбы, — и тем не менее нервишки натягиваются. Вот и слева прижало, не продохнуть. Сердце покалывает, а ведь лет ему едва-едва сорок. Ткачев вздыхает… Но капель он, конечно, не принимает, и ничего не глотает, и вообще обходится без ночной возни. Жена даже не замечает. Спит.