Видя его серо-зеленое лицо, дочери шептали мне на ухо: «Мама, от него пахнет могилой». Так оно и было на самом деле, и я удивлялась, как ему удается держаться на ногах. Живой труп — так про него можно было сказать.
Помню, как, согнувшись, я убирала нечистоты. Через два часа я с этой задачей справилась. Когда я возвращала ведро и тряпку хозяину, он мне сказал, что, если бы я не сделала эту работу ее никто бы не согласился выполнять, потому что тот старик умер и пролежал в своей комнате целых три дня.
Опустив голову, чтобы не встречаться ни с кем глазами, и в особенности с глазами этого бесчувственного человека, я пошла к себе. Нора не спала. Она ждала меня.
— Все в порядке, мама?
— Да, Нора. Теперь спи.
Я старательно избегала вопросительного взгляда старшей дочери и быстро юркнула в крошечную душевую кабинку, чтобы избежать ее расспросов. Сбросив одежду, я минут двадцать стояла под струями воды. Раздавленная, я лила горькие слезы отчаянья и старалась смыть с себя печать смерти, и, в особенности, печать деградации. Даже не знаю, что из этого удручало меня больше. Грань между ними была незначительной.
Я слышала, как Нора шепотом зовет меня, стараясь не разбудить сестру и братьев. Я еще раз сказала ей, что все в порядке, что хозяин просто поручил мне небольшую работу, чтобы таким образом компенсировать свои убытки, К счастью, Нора не стала допытываться, хотя я чувствовала, что она не поверила ни единому моему слову.
Замечательный мирный акцент
Обживаясь в принявшей нас стране, я очень быстро прониклась ощущением свободы и всеобщей терпимости. Это чувство и стало определяющим в моей жизни, прожектором, освещающим путь. Наконец-то я и мои дети зажили размеренной жизнью. Я искренне желаю всем женщинам, которые молча переносят страдания, такого же спокойствия и внутреннего равновесия.
Прибыв сюда, я не знала, что ждет меня и моих детей даже в недалеком будущем. Главное, что самое трудное осталось позади, и теперь нам всем нужно было двигаться вперед.
Ничто не вселяло в меня уверенность. Временами я чувствовала себя очень счастливой, а временами заливалась слезами и долго не могла их унять. Что нас ждет завтра? Я двигалась, как в тумане по сломанному компасу.
Само собой разумеется, что то счастье, которое ясно читалось на лицах моих детей, утешало меня. Они тоже нашли здесь мир, чувствовали себя в безопасности. Я повторяла: «Самия, твои дети счастливы здесь. Не настала ли теперь твоя очередь радоваться»?
Я еще не верила в то, что счастье возможно, да и вообще считала этот термин пустым звуком. А если счастье все же существовало, оно не могло длиться сколько-нибудь долго. Мои бесконечные скитания не могли не повлиять на мое мировосприятие. Я до сих пор не верила, что все плохое уже закончилось.
Меня все еще мучили воспоминания, но я наивно полагала, что четыре тысячи лье[1], которые разделяли теперь меня и моих алжирских родственников, помогут мне навсегда стереть память о них. Как бы не так!
Ничего нельзя забыть! Можно только научиться лучше управляться с такой тяжелой ношей, как моя.
Иногда меня даже радовало то, что мои отец и братья решили забыть даже мое имя. «Самия уехала далеко и навсегда. Скатертью дорога!» — должно быть, думали они. То вдруг я становилась беспокойной и готовила себя к новому удару судьбы. Однако, невзирая на все эти переживания, я все же радовалась жизни на этой обетованной земле, где, казалось, для меня и детей были открыты все двери. Когда я думала об этом, все остальное становилось неважным.
Когда мы еще только обустраивались в Монреале, я была так растеряна, что забывала выполнять каждодневные обязанности, а ведь это было необходимо для достойного существования. Я должна была призывать себя к порядку: «Самия, нужно работать, В противном случае на что будут жить твои ребятишки? Дети — это птенцы, открывающие клювики в ожидании пищи».
По прибытии в Квебек моя старшая дочь Нора уже трудилась полный рабочий день. Ее младшая сестра Мелисса после уроков в СЕЖЕПе[2] подрабатывала кассиршей в бакалейной лавке. Их заработок составлял большую часть нашего семейного бюджета. Все обязанности по ведению домашнего хозяйства и забота о младших членах семьи легли на меня. Однако я все же рассчитывала найти подходящую работу. А как же иначе?
Мои родители, в особенности отец, не видели пользы в моем образовании. Они не знали изречения Рашида Буджедры[3]: «Какой прок в моих стихах, если моя мать не сможет их прочитать?» Традиционно алжирцы, в том числе и мои родители, полагали: чтобы найти хорошего мужа, девушка должна обладать иными достоинствами, а образованность ей ни к чему.