- Нечего думать об их чертовом здоровье, - пробурчал Гамильтон. - Лучше начинай опасаться за свое собственное. Когда он разберется с теми двумя, кто, по-твоему, будет следующим в его списке, независимо от того, позволит ли он себе удовольствие немножко попытать нас вначале? - Гамильтон вздохнул. - Позволь уж старому надежному секретному агенту Гамильтону сказать все. Фон Мантойфель знает, кто такой я и кто такая Мария. Знает с моих слов, что вы двое - офицеры греческой разведки. Он просто не может оставить нас в живых и, боюсь, не пощадит и Сильвера с Серрано.
- Что касается Серрано, - сказал Рамон, - не могли бы мы с вами поговорить?
- Давай говори.
- Я хотел бы с глазу на глаз.
- Ну, если тебе так угодно.
Они отошли в угол, и Рамон заговорил приглушенным голосом. Гамильтон поднял брови, и на его лице отразилось изумление - эмоция, которую он практически никогда не проявлял. Потом он пожал плечами, дважды кивнул, в задумчивости повернулся и посмотрел на часового.
- Крупный мужчина, - заметил он. - Мой размер. С головы до ног в черном: берет, куртка, брюки, ботинки. Мне пригодилась бы его одежда и, что гораздо важнее, его оружие. А самое главное, и то и другое нужны мне немедленно.
- Ну, это нетрудно, - ответил Рамон. - Просто попросим у него.
Вместо ответа Гамильтон сделал нечто такое, отчего Мария издала судорожный вздох: он с какой-то свирепостью укусил себя за подушечку большого пальца левой руки. Из пальца сразу потекла кровь. Гамильтон сдавил поврежденное место, чтобы кровь полилась еще сильнее, и вымазал ею лицо недоумевающего Рамона.
- Это в интересах дела, - объяснил Гамильтон. - Дружище, ну и драку мы с тобой сейчас устроим!
"Драка" началась в углу амбара, вне поля зрения часового, который не был бы человеком, если бы не захотел найти источник доносящихся до него звуков борьбы, криков и ругательств. Он шагнул в дверной проем.
Гамильтон и Рамон колошматили друг друга с дикой яростью, пинались ногами и размахивали кулаками. Создавалось впечатление, что они собираются нанести друг другу тяжкие телесные повреждения. Часовой был удивлен происходящим, но ничего не заподозрил. У него было неподвижное звероподобное лицо без признаков мощного интеллекта.
- Прекратите! - рявкнул он. - Эй вы, психи! Прекратите, или...
Он внезапно замолчал, когда один из дерущихся, получив особенно сильный удар, зашатался и упал на спину, наполовину вывалившись в дверной проем. Глаза у него закатились, лицо было залито кровью. Часовой наклонился к нему, чтобы пресечь в зародыше дальнейшие беспорядки, и в тот же момент руки Рамона сомкнулись на его лодыжках.
Четверо мужчин приготовились вынести из комнаты фон Мантойфеля три уложенных на носилки тела, прикрытые одеялами. Хозяин комнаты глубокомысленно изрек:
- Было бы роковой ошибкой позволять врагу жить дольше, чем необходимо. - Он на мгновение задумался. - Бросьте их в реку. Нужно позаботиться о бедных пираньях, умирающих с голоду. Что касается остальных наших приятелей, сидящих в амбаре, вряд ли они выдадут мне еще какую-нибудь полезную информацию. Вы знаете, что делать.
- Да, господин генерал, - ответил один из них, - мы знаем, что делать, - и оскалился в предвкушении.
Фон Мантойфель посмотрел на часы.
- Жду вас обратно через пять минут - после того, как подадите пираньям второе блюдо.
Одетый во все черное человек стоял лицом к амбару, держа наготове "шмайссер". Услышав у себя за спиной шум шагов, он быстро оглянулся. Метрах в тридцати от него появились четверо мужчин, те самые, что избавились от Шпаца и Хиллера. У каждого с плеча свисал автомат. Человек в черном, не отрывая глаз от дверей амбара, подождал, пока уши не подсказали ему, что группа людей находится не далее чем в пяти метрах, и резко развернулся вместе со "шмайссером", изрыгающим огонь.
- Вы действовали наверняка, да? - прерывающимся голосом произнесла Мария. - Совсем не обязательно было их убивать!
- Конечно, конечно. Просто я не хотел, чтобы они убили меня. С загнанными в угол крысами не стоит заигрывать. Это отчаянные люди, и можно поклясться, что все они - хорошо обученные и опытные убийцы. Я вовсе не чувствую себя виноватым.
- И правильно, - подхватил Рамон, который, так же как и его брат, совершенно спокойно отнесся к происшедшему. - Хороший нацист - мертвый нацист. Итак, у нас пять автоматов. Что будем делать?
- Останемся в амбаре, поскольку здесь мы в безопасности. У фон Мантойфеля человек тридцать или сорок, а может, и больше. На открытой местности они нас уничтожат. - Гамильтон посмотрел на шевельнувшегося часового. - А, малыш приходит в себя! Давай-ка пошлем его прогуляться и заодно сообщить начальству, что положение слегка изменилось. Снимите с него форму, пусть фон Мантойфель немножко поволнуется.
Фон Мантойфель делал какие-то заметки, сидя за столом, когда раздался стук в дверь. Он посмотрел на часы и удовлетворенно улыбнулся. Прошло ровно пять минут после ухода его людей и две минуты с тех пор, как раздалась автоматная очередь, которая означала, что с шестью пленниками покончено. Он пригласил подчиненных войти, сделал последнюю запись, сказал:
- Вы очень пунктуальны, - и поднял голову.
От неожиданности у него чуть не выкатились глаза из орбит: стоявший перед ним человек был в одном нижнем белье и с трудом держался на ногах.
Амбар погрузился во тьму. Единственная лампочка была выключена, и лишь молодая луна лила на землю свой слабый свет.
- Прошло пятнадцать минут - и ничего, - заметил Рамон. - Это хорошо?
- Это вполне естественно, - ответил Гамильтон. - Мы в темноте, а люди фон Мантойфеля будут хорошо видны, если выйдут из укрытия. Вот они и не высовываются. Что еще они могут сделать? Попытаться выкурить нас отсюда, если ветер будет подходящим? Но ветра нет, а значит, нет и дыма.
- Будут морить нас голодом? - предположил Рамон.
- Ну, это может продлиться очень долго.
Время ползло еле-еле. Все улеглись на пол, кроме Наварро, стоявшего у дверного проема, и тщетно пытались заснуть. Некоторые даже закрыли глаза, но все равно бодрствовали.
- Прошло два часа, - сказал Наварро. - Два часа - и по-прежнему ничего.
- Чем ты недоволен, часовой? Можно попробовать поспать. - Гамильтон сел. - Хотя я вряд ли засну. Эти люди наверняка что-то замышляют. У меня кончились сигареты. У кого-нибудь закурить найдется?
Серрано предложил ему пачку.
- Думал, вы спите. Спасибо, Серрано. Знаете, я долго колебался, верить или нет тому, что вы мне рассказали. Но теперь я вам верю, хотя бы по той причине, что все так и есть, как вы говорили. По-видимому, я должен перед вами извиниться. - Гамильтон запнулся. - Похоже, извиняться входит у меня в привычку.
Рамон полюбопытствовал:
- Можно узнать, по какому поводу вы извиняетесь сейчас?
- Конечно, можно. Серрано работает на правительство. Полковник Диас, следуя принципу "знать только то, что нужно", забыл сказать мне об этом.
- На правительство?
- На министерство культуры. Он занимается изобразительным искусством.
- Помоги нам бог! - воскликнул Рамон. - Мне казалось, что в этих богом забытых краях вполне достаточно всяких природных хищников, чтобы добавлять сюда еще и хищников от культуры. Что, ради всего святого, вы здесь делаете, Серрано?
- Я тоже хотел бы это выяснить.
- Какая откровенность! Правда, сеньор Гамильтон?
- Я же вам говорю, что и сам узнал об этом пару часов назад, - откликнулся Гамильтон.
Рамон укоризненно посмотрел на него:
- Ну вот, вы опять!
- Что такое?
- Опять становитесь загадочным и уклончивым.
Гамильтон пожал плечами и ничего не ответил.
- Благородное сомнение не требует извинений, - сказал Серрано.
- Если бы только это, - вздохнул Гамильтон. - Я считал вас человеком Хиллера. Еще в Ромоно, когда мы впервые встретились. Должен признаться, это я стукнул вас по шее. Конечно, я верну вам деньги, которые взял из вашего бумажника. С шеей сложнее. Не знаю, что могу для нее сделать. Простите меня.