Допив чай, он сунул черный котелок в носовой отсек, уселся в байдарку, оттолкнулся, заскользил, прикрыл глаза. Они сопровождали его. Эти глаза-бабочки. Он посмотрел назад, на берег Метаморфоз: там оставались змеиные прозрачные шкурки и появлялись бабочки-глаза. С ними плыть было веселей.
Но постепенно они отставали.
А Меньшиков не мог их ждать, река сносила.
И вскоре он вновь остался один.
Впрочем, на его байдарку опускались настоящие стрекозы, а настоящие бабочки появлялись на берегу, над цветами и ветками. И в темных заводях он видел силуэты рыб.
В реке водилась крупная рыба. Но на крючок попадалась одна мелюзга. Мелкие плотвицы, ротастые маленькие окушки, уклейка. Меньшиков чистил рыбешек и варил уху с крапивой, мичманской картошкой. Вкус хлеба он уже забыл. Сало мичманское оказалось вонючим. Наверно, поросенок был не кастрирован. Но сало он не выбрасывал, еще пригодится. Вареную картошку заправлял луком и щавелем.
Река текла среди пойменных лугов. В лугах росли одинокие дубы (они становились все выше, раскидистей) и липы. Издалека казалось, что липовая громада - единое дерево. Но на самом деле это была целая липовая роща, собранная в пучок, - Меньшиков насчитывал до пятнадцати лип. Почему они росли так, трудно сказать. В центре этих липовых гигантских букетов, как правило, чернел пятачок голой, утоптанной земли: здесь отлеживались животные, может, косули, кабаны или лоси. Меньшиков садился в тени лип отдохнуть от солнца и озирал полдневные речные пространства. Нижняя зеленая плоскость пестрела цветами, ее, эту плоскость, рассекала река, вода не была видна, только табачного и серо-зеленого цвета пушистый вал ив - змеился прихотливо, и над ним летали чайки. Вдали кусты, травы и деревья уже начинали синеть. Липы представлялись многогрудыми азиатскими богинями. Вверху сияло безмерное небо. Где-то далеко трубил поезд. И поразительно, что он здесь был один, все это видел, слушал шелест, крики птиц. Следил за тяжелым полетом цапли (складывавшей шею так, что мерещилось, будто с нею вместе летит и змея). Он вставал и шел к реке. Что-нибудь находил. Нежно-дымчатое перо, обросший мхом валун, похожий на конский череп. В одном месте, в бугорке, заросшем сиренью и какими-то непролазными кустами,- нору, скорее всего лисицы, с пухом на сучьях, с чьим-то небольшим скелетиком. Однажды он набрел на железный, когда-то голубой крест. Крест наклонился, краска на нем облупилась, открылись ржавые прутья; над чьей могилой он стоял? Меньшиков походил вокруг и нашел-таки металлическую табличку с полустершейся надписью. Фамилия мертвого начиналась так: Куч... Он был кем-то расстрелян. Кем? В ...1 году. Меньшиков отправился к байдарке, взял проволоку и, вернувшись, прикрутил табличку к кресту.
Нет, эти места лишь казались свободными от истории, от людей.
В другом месте заросшая дорога привела его на небольшой плоский холм; здесь явно когда-то стояла деревня. В траве кое-где краснел кирпич; ветер легонько ныл в сухих сучьях окаменевших серых яблонь; кое-какие деревья еще были живы, и можно вообразить, как они цвели недавно. И кусты сирени.
Край этот погрузился в сон.
И теперь здесь хозяйничали лисы и совы.
Меньшиков подумал, что... О чем? Да, о доме на пустоши. О деревьях перед стеной. Хорошо, что он так и не побывал там.
Но и пейзажи чужого детства сковывали его тоской.
Хотя почему же чужого.
Меньшикову хотелось оставить реку и уйти еще дальше.
Молчание этих пространств, рощ, перелесков, лугов завораживало.
Вдали темнели леса.
И, может быть, где-то стояла какая-то живая сердечная деревня.
Но разве деревня Мичмана и Глухаря, Плотвы-бутафории не живой была?
Какая еще сердечная деревня мерещилась ему.
Может быть, ремизовский заповедник?
Он возвращался к реке и плыл дальше. Не мог оставить реку, она влекла его.
Этого человека он увидел издали, едва обогнул песчаный мыс в тростниках и ивах, шелестящих, свистящих под ветром. День был ясный и ветреный. Сначала он принял его за рыбака. Человек стоял под высоким берегом в тени орешника и ольхи. "Перекинемся обычными рыбацкими репликами",- подумал Меньшиков, выгребая из-за волнующегося тростникового мыса. Ветер дул в лицо, обгоревшее на солнце, наполнял выцветшую рубашку. По реке шла рябь. Искристо сверкала на солнце. В ветреные дни ничего на реке не услышишь: плеск и шелест до неба. Но ему нравились солнечные ветреные дни. Байдарка оставила позади мыс; медленно продвигалась посреди реки. С весла летели в лицо брызги. Человек в тени смотрел на лодочника, на сиявшие лопасти его весла. Он сливался с древесным фоном. Подплыв ближе, Меньшиков понял, почему. Он был одет в брюки и рубашку цвета хаки. Только широкий кожаный ремень рыжий. Откинув со лба длинные темные волосы, он переменил позу. Человек был длинноволос. Удлиненное лицо. Темные глаза. Густые брови сведены. Нос с горбинкой. Наконец Меньшиков поравнялся с ним. Никаких удочек не заметил. Человек еще некоторое время молча разглядывал лодочника и вот, слегка кивнув, поздоровался. Меньшиков ответил. Он угадал приветствие по движению его губ и слышал только свой ответ. Тот снова что-то сказал. Меньшиков задержал весло в воздухе.
- Чтооо?
- Я вижу, ты далеко собрался!
- Забрался?
- Да.
- Да нет.
- Нет? Просто прогулка? - По его лицу пробежала то ли тень листвы, то ли тень тревоги. - Ты... местный?
Меньшиков ответил, что нет, из города. Длинноволосый сказал, повеселев, что он тоже путешествует, отдыхает. Волосы пешехода были слипшиеся, рубашка коробилась от пота, щеки и подбородок были черны от щетины. Меньшиков сделал несколько сильных гребков.
- Подожди! Не мог бы ты...
Ветер сорвал окончание.
- Что?
Орешник зашипел.
- ...на тот берег.
Меньшиков понял. Честно говоря, не хотелось. Но он повернул к пешеходу, байдарка въехала на глину. Турист полез наверх, вернулся с рюкзаком.
- Вот, - сказал он, тяжело дыша, - оказия, удача...
Он опустил рюкзак на землю, утер лоб. В тонких чертах его лица сквозила какая-то неясная тревога. Меньшиков освободил передний отсек. Турист уселся. Меньшиков поднял рюкзак и поставил его на колени пешехода. Рюкзак был тяжел.
- Ты что, геолог?
- Геолог?.. - Турист непонимающе взглянул на него. - Ааа, нет.
- Тогда, наверно, браконьер, - сказал Меньшиков. Или подумал, но не сказал.
Пешеход молчал. Меньшиков развернул байдарку, уселся сам.
- Чу....! - воскликнул пешеход. - А что....?
- Что?
- ...один? Или Боливар не выносит...
- Кто?
- Я имел в виду...
Байдарка пересекала реку. И Меньшикову вдруг показалось, что он совершенно ее не знает: что это за река? Протекающая в какой-то странной пустынной местности, где все чем-то грозит. Что ему грозит? Куда они переправляются. И кто кого переправляет.
Байдарка ткнулась в берег.
- Здо... во!..
Турист вылез на землю, бросил взгляд на противоположный берег, пристально-тревожный. Меньшиков тоже взглянул на залитые солнцем луга. Обернулся и поймал взгляд пешехода.
- Хотел спросить, дружище, ты не егерь?
- Нет, - ответил Меньшиков.
- Плывешь до Переправы?
- А что там такое?
- Там? Интересно. Драка большая была. Тут всюду, - пешеход широким жестом обвел окрестности. - Если интересуешься.
- Чем?
- Ну вообще, историей, - уклончиво ответил пешеход.
Они взглянули друг на друга.
- Ну что же, - сказал пешеход. - Спасибо.
Меньшиков отчалил. Пешеход посмотрел, как он плывет, работает веслом, и, взвалив рюкзак на спину, двинулся, хрустя тростниками. Над ним черным нимбом кружили мухи, слепни, комары. Он уверенно прокладывал себе путь в зеленых зарослях.