— Лучше вообще ни для каких дел, — сказал Кайер Виспек. — Это орудие дьявола.
Глаза Ваду́ сверкнули на старшего сфванцкора. Но в них все еще чувствовалась борьба, и, когда они повернулись к Герцилу, в них была мольба.
— Пазел, — сказала Неда на мзитрини, — скажи толяссцу, чтобы он прогнал этого человека. Он доведет нас всех до горя.
— По лицу этой женщины я вижу, чего она хочет, — сказал Ваду́. — Не отсылайте меня! Я говорю вам, что хочу выжить, но это еще не все: я хочу видеть, как выживают мой народ, моя страна. Вы понимаете, чему я был свидетелем, что я сделал? И еще через год или два этот ужас должен закончиться, потому что все Клинки расплавятся. Наше безумие рассеется, и Бали Адро сможет начать исцелять мир, который он осквернил. Я живу ради этого дня. Мне невыносимо видеть, как вред возобновляется из-за чего-то еще худшего. Я приехал, чтобы помочь вам, а не помешать.
Какое-то время Герцил внимательно его изучал.
— Тогда скачи с нами, и будь желанным гостем, — наконец сказал он, — но береги свою душу, длому из Масалыма. Это еще не бесплатно.
По мере того, как тропа удалялась от реки, она превращалась в нечто вроде настоящей дороги, проходящей между аккуратно разбитыми полями и крепкими кирпичными фермерскими домами, из труб которых поднимался дым. Здесь они ехали быстрее; самую маленькую из охотничьих собак пришлось взять на руки и нести. В полдень они не остановились перекусить, а поели на ходу; Олик посоветовал им как можно быстрее пересечь открытые сельскохозяйственные угодья и отдохнуть там, где тропа выходит в Рагвудский лес, где деревья их скроют. Пазелу было трудно себе представить, что кто-то наблюдает за происходящим из Чаши Мей. Но были и более близкие вершины, и, насколько он знал, среди них были разбросаны деревни, наблюдавшие за любопытной процессией по дну долины.
В самый жаркий час дня они поехали по равнине, поросшей высокой красной травой, усеянной огромными одинокими деревьями и кишащей какими-то прыгающими насекомыми, которые при их приближении поднимались тучами со звуком, похожим на шипение мяса. Лошади шарахались в сторону, а сикуны рычали. Пазел не понимал их страха, пока одно из насекомых не приземлилось ему на руку. Оно мгновенно отскочило в сторону, но в эту секунду он почувствовал удар, подобный тому, который может вызвать железная конструкция на «Чатранде» во время электрической бури.
— Чуун-кузнечики, — сказал Болуту. — У нас в Истолыме они тоже есть. К осени их будут миллионы, и они высосут весь сок из травы чуун, и те небольшие удары, которые ты чувствуешь, подожгут все это.
— Что происходит потом? — спросил Пазел.
— Они все умирают, — ответил Болуту, — и равнина сгорает дотла, превращаясь в стерню — только эти огромные дубы могут пережить пламя. Кузнечиков больше не будет, пока их яйца не вылупятся под землей следующим летом. Таков порядок вещей. Они процветают, они погибают, они возвращаются.
Отряд поскакал дальше, и маленьких ударов было немало, прежде чем они оставили чуун-траву позади. Час спустя они добрались до перекрестка Гарал, где Прибрежная Дорога делила пополам их собственную. Поверхность Прибрежной Дороги была сильно изрыта колеями и пылью, как будто по ней прошло какое-то большое войско, но на их собственной дороге признаков проезда было немного. К тому времени, как они добрались до Рагвуда, лошади запыхались, а сикуны поднимали лапы и недовольно их лизали. Пазел увидел, как Джалантри быстро спешился и поспешил к лошади Неды, прежде чем она успела сделать то же самое.
— Твои волдыри, — сказал он, потянувшись за ее сапогом.