— Той?
— Той, кто его убьет. Не пытайся остановить меня.
— Мне треклято повезло, — сказал он, — что ты будешь рядом и не дашь мне свалять дурака.
Глаза Таши в свете костра казались дикими, а лицо — жестким и сердитым. Пазел встретился с ней взглядом, надеясь, что его собственное лицо выглядит просто ошеломленным. Затем внезапно Таша рассмеялась и ослабила хватку.
— Ты невыносим, — сказала она.
Но они оба знали, что он снова победил. Не в споре, а в борьбе за то, чтобы удержать ее от перехода в то преображенное состояние, в ту яростную интенсивность, когда приходили ее видения, и он переставал ее узнавать. Поздно ночью он проснулся и обнаружил, что она прижимается к нему, ноги ледяные, губы теплые, одеяло, которое казалось слишком маленьким для него одного, каким-то образом натянулось, накрыв их обоих.
Казалось, прошло всего несколько минут, когда кто-то начал тыкать ему пальцем в живот.
— Вставайте, вставайте сейчас же, мы уходим.
Пазел вздрогнул; Таша все еще была в его объятиях.
— Уходим? — сказал он. — Но еще кромешная тьма.
Таша застонала и прильнула к нему. Затем масляная лампа, зашипев, ожила, и он полностью проснулся.
— Извините, голубки, — сказала Неда, поворачиваясь спиной.
Пазел и Таша сели, моргая. С другого конца сарая Пазел заметил, что Джалантри смотрит на них со странным выражением возмущения. Затем они с Недой вышли из сарая.
Пазел и Таша последовали за ним и обнаружили, что остальные уже снаружи. На краю двора царила какая-то суматоха. Пазел услышал тихое звяк-звяк. Подойдя ближе, он увидел, что все смотрят на одну из сикун, которая что-то ела в двадцати футах от него, за кучкой сухого кустарника. Когда Неда сделала шаг в направлении существа, оно зарычало.
Затем Ваду́ взял лампу и приблизился к сикуне, что-то тихо нашептывая ей. Когда свет достиг ее, у Пазела скрутило живот. Сикуна пожирала человекоподобное существо. Оно было покрыто мехом и невероятно мускулисто; морда была широкой и плоской, как у бульдога, а щит все еще свисал с одной безвольной руки. Сикуна явно схватила его за шею, которая была широко разорвана. Пазел слышал то, как кольчуга существа приподнималась и опускалась, когда сикуна ела.
— Хратмог, — сказал Ваду́. — Этот огонь был ошибкой, и мы должны немедленно уходить. Сикуны убивают молча, но остальная часть банды хватится его, и захочет отомстить.
— Даже без этой опасности я был бы вынужден разбудить вас, — сказал Герцил. — Илдракин только что говорил со мной: Фулбрич движется. На самом деле он движется быстрее, чем мы можем взобраться на гору, по крайней мере, до рассвета.
Они быстро собрались, возясь с сумками и уздечками. Никто не разговаривал, всем было холодно, до рассвета было еще далеко. Все это время Пазел напрягал слух, ожидая первых звуков атакующих, выныривающих из ночи.
Следующие часы были ужасными. Лето, возможно, и было в самом разгаре в городе, который они оставили позади, но здесь тропу покрывал иней, а холодный ветер пронизывал их насквозь. Лошади были напуганы и могли двигаться только шагом. Сикунам повезло больше, они скользили на своих широких мягких лапах, низко рыча, когда их огромные кошачьи глаза вглядывались в темноту. На севере лаяли шакалы или, возможно, дикие собаки, и откуда-то с черных хребтов Пазел уловил эхо барабанов.
Невидимая Мей сузилась и текла совсем рядом. На одном повороте им пришлось проезжать около водопада, и лошадь, на которой ехали Пазел и Нипс, потеряла равновесие, сбросив обоих мальчиков под ледяные брызги. Они сняли мокрые куртки и обмотались сухими одеялами, но зубы Пазела стучали всю оставшуюся ночь.
С первыми проблесками утра Нипс вдруг прошептал:
— Ой! Кредек, Пазел, я все хотел спросить тебя: что это за штука у тебя в кармане? Каждый раз, когда мы наезжаем на ухаб, она ударяет по мне, как кусок свинца.
— А. Это и есть свинец, — сказал Пазел. — Извини, приятель. — Он протянул руку назад, вытащил двухдюймовый металлический диск, вделанный в мягкую трубку из оленьей кожи, и осторожно передал его Нипсу.
— Дубинка Фиффенгурта, — изумленно сказал Нипс.
— Он подарил ее мне, пока вы с Марилой собирались пожениться, — сказал Пазел. — «Эта мерзкая штука дюжину раз спасала мне жизнь, — сказал он мне. — Ловко ударь им человека, и ты сможешь уложить его, каким бы грубияном он ни был. И ты можешь спрятать ее лучше, чем любой нож. Никогда не упускай ее из виду, Паткендл. Она стоит головной боли, вот увидишь». И знаешь, что он сделал, чтобы быть уверенным, что я подчинюсь? Он сел и пришил, клянусь Рином, дополнительный карман, как раз такого размера, на двух моих лучших бриджах. Как тебе это нравится?