Ночные звуки, пустота, мир без людей. Она пила его, казалось, несколько часов. Ее разум был бдителен, но лишен воли и целеустремленности; ее сердце блуждало в пустоте. Она думала, что если ветер хоть немного поднимется, она уплывет прочь, превратившись в пепел, и ничто во вселенной не изменится.
И тогда из темноты мистер Фиффенгурт сказал:
— Есть еще что рассказать, ага?
Внезапно наступила более глубокая тишина, как будто все они ждали, когда можно будет вздохнуть. Таша гадала, кто ответит первым: Герцил, Пазел, она сама? И как только они ответят, кто первым сойдет с ума?
Но она этого не узнала, потому что воцарилось молчание. Никто из них, казалось, не был готов признаться, что бодрствует.
Глава 2. ЛЮБОВЬ И КАТАКЛИЗМ
Мир — это маленький дом. Если вы прислушаетесь, то услышите изгнанников, их ворчание. Они все это время находились в соседней комнате.
Зимние Медитации, ВАСПАРХАВЕН
21 илбрина 941
Таша не могла вспомнить те моменты в деревне, но Пазел мог. Когда тол-ченни ступили на разрушающуюся площадь, она повернулась к нему с расфокусированным взглядом, схватила его за руку и прошептала в ужасе:
— Я не хотела. Этого никогда не должно было случиться. Ты мне веришь?
Теперь, примерно тридцать часов спустя, лежа у огня, он посмотрел на нее — наконец-то прямо, потому что никто не проснулся, чтобы застать его за этим. Только сам огонь был на пути. С одной стороны он увидел растрепанную массу ее волос, совсем некрасивую, похожую на что-то, что выскользнуло из пропасти и испустило дух у колен Ибьена. С другой стороны, он мог видеть ее ноги под импровизированной юбкой. Покрытые синяками, гладкие, сильные. Он закрыл глаза, но это ничего не изменило; во всяком случае, ноги он видел даже более отчетливо. Думай, сказал он себе. Посмотри в лицо вчерашнему дню. Иначе страх вернется во сне, набросится на него, разорвет на части.
Хватка Таши была близка к мучительной.
— Несчастный случай, — сказала она. — Я пыталась это исправить, Пазел, я старалась изо всех сил.
С трудом он оторвал ее руки от своих плеч, затем держал ее, пока она дрожала, повторяя признание и умоляя ей поверить. «Я не дьявол», — безнадежно добавила она. Пазел был потрясен совпадением их мыслей. Он не строил никаких догадок, дьявольских или каких-либо других. Но он спрашивал себя, кем именно на Алифросе она могла быть.
Он дал ей воды, холодной, сладкой воды, которую Ибьен только что накачал из колодца. Пей глубоко, пей медленно, убеждал он. Это был единственный способ заставить ее замолчать.
Ибо, помимо ужаса перед безмозглыми людьми, внезапно возник ужас от заявления Таши о том, что она сделала их такими. Очевидно, с другого конца света. Что можно было на это сказать?
Он решил вообще ничего не говорить. Ибьен и его отец, мистер Исул, сказали достаточно. Они были взволнованы, как дети: посетители были первыми «проснувшимися» людьми, которых старик увидел за пятьдесят лет, Ибьен — за всю свою жизнь. Все еще работая ручкой насоса, Ибьен крикнул Болуту:
— Ты привез их из Масалыма, брат? Есть лекарство?
Болуту просто уставился на тол-ченни. Его язык был изуродован колдуном Арунисом, и он только недавно его восстановил (длому, подобно тритонам и морским звездам, могли регенерировать утраченные части самих себя). Теперь казалось, что язык так и не восстановился.
Герцил пришел в себя первым. Выругавшись, он вбежал в сторожку на краю площади, как раз вовремя, чтобы помешать остальной группе «Чатранда» ворваться внутрь. На всю оставшуюся жизнь Пазел запомнит стремительность этого человека, его абсолютную решимость. Герцил был в трауре: всего несколько недель назад женщина, которую он любил, была убита у него на глазах. Он имел такое же право, как и любой другой, на паралич, на шок. В сторожке у ворот турахи подняли копья; мистер Альяш, опытный убийца, угрожающе направился к нему. Герцил даже не обнажил свой меч. Они не могут войти, повторял он. Они должны вернуться на корабль.
Наставник Таши был самым смертоносным бойцом в Чатранде, за исключением, возможно, его старого наставника Сандора Отта. Но Альяш также тренировался с Оттом. И турахи были смертоносны: коммандос, обученные сражаться и убивать сфванцкоров — воинов-жрецов Мзитрина, — а также охранять самого императора Арквала. Откуда Герцил мог знать, что они не нападут? Ответ был очевиден: он не знал.