Конечно, из Джейка ничего о Фредерике выудить тоже невозможно. Он кивает, улыбается, хлопает ресницами. Они у суарга забавные: длинные-длинные, а самые кончики темнее и загибаются вверх; ни у кого таких не видела.
- Сарпа Фредерика живет в доме без тына, - выговаривает он и, доверительно наклоняясь, добавляет: - Сарпа умеет двигаться в воде, Мисси.
Можно подумать, сообщил что-то новое. Похоже, в его памяти и вправду не осталось ни единой зацепки. Мне так хотелось узнать о Фредерике больше, но никто во всей Долине не желал о ней разговаривать. Как-то раз я спросила у Лилли, а она так взвыла, что у меня чуть голова не лопнула. Ждавший снаружи Теодор тут же оказался рядом и, узнав, что случилось, порядком рассердился. Он долго успокаивал Лилии, списывая мою глупость на неопытность и слишком молодой возраст, а меня потом, уже по дороге в Усадьбу, обещал запереть в доме до совершеннолетия, если я еще хоть раз заговорю с кем-нибудь о Фредерике.
- И о детях туннов, - добавил тогда Теодор, отпуская мою руку. Он вытащил меня из их гостевого домика чуть ли не волоком, и я демонстративно сунула ему под нос запястье, украшенное быстро набухающими кровоподтеками.
- Ничего, заживет, - отозвался он. - Вместе с остальным.
Лилли в тот раз залечивала мне какие-то очередные раны.
- А о детях почему нельзя спрашивать? - пристала я к нему. Как уже не раз приставала к несчастной Лилли.
- Ты нарушаешь их обычаи.
Я прикусила язык. Значит, и вправду нельзя. Жизнь в Долине строится на соблюдении обычаев. Все знают: нарушение своего или чужого обычая может привести к настоящей войне, что бы это ни значило. Мой дед Олаф организовал все таким образом, чтобы люди как можно меньше вторгались в чужие земли и жизни. Не думаю, что это было для него сложной задачей: суарги и без того стараются никого не пускать в свою Рощу, а для туннов главное - чтобы никто не занимал тропинки, по которым они передвигаются, и не тревожил их дома в зимний сезон, когда закрывшиеся внутри хозяева размножаются и спят.
Мы с Марио знали обо всех запретах, но все равно стремились улизнуть из-под присмотра и даже выбирались за границу Веси. В отличие от Хосефинки, за которой практически никто не следил, нам всегда приходилось возвращаться до наступления сумерек, до обеда, до ужина, до того, как Хоакин вернется из полей и нас могут хватиться... Но чем старше мы становились, тем больше времени оказывались предоставленными самим себе. И тем реже Марио соглашался отходить далеко от Усадьбы.
- Хоакин уехал, пошли на мельницу, - предлагала я.
- Ты же знаешь, что туда нельзя.
- Раньше же ходили.
- Отец не разрешает.
- Ну и что? Он и раньше не разрешал. Мы же все равно ходили!
- Раньше ходили, а теперь не будем.
- Да почему, Марио?
- Потому что нельзя.
- Глупости, пошли.
- Не хочу.
Обижаться надолго меня не хватало. Перспектива провести целый день в жарких комнатах и пыльных дворах Усадьбы не радовала, я рвалась на волю и хотела разделить свою временную свободу с Марио.
- Давай сходим к ручью, как раз к сумеркам успеем вернуться.
- Зачем?
- Ну... - Я немного терялась. - Там интересно. Ракушек наберем. И ягод, я их потом высушу...
- Зачем они тебе?
- Отдам Хосефинке, пусть пришьет на свою одежду. Пойдем!
- Не пойду, отец будет сердиться.
- Ты просто боишься! - подначивала я. - Потому что еще маленький! Ну и оставайся, а я пойду играть в ручье. - И нарочито уверенным шагом направлялась в сторону ворот.
Оглянувшись у тына, я видела, как насупившийся Марио изо всех сил старается держаться независимо и гордо. Детский хохолок на макушке, долгие годы служивший мишенью для моих беспощадных насмешек, топорщился в эти мгновения особенно наивно.
- И буду ловить там стрекозьих мальков! - кричала я напоследок. Марио срывался с места и с топотом подбегал ко мне. Устоять против вкуснющих сладких мальков он никогда не мог. Мы втыкали древесные ветки в песчаное дно ручья, мальки повисали на них цветными гроздьями, намертво вцепляясь в кору зубами и лапками. Отбиваясь от возмущенно жужжащих стрекоз, мы отбегали подальше в лес, усаживались в рыжих папоротниках или под листьями сиреневой лианы и с наслаждением поедали добычу. Отмывшись ниже по течению ручья от липкого стрекозиного сока, мы неспешно устремлялись обратно в Усадьбу, придумывая по дороге новые развлечения.
Раскинув в стороны руки, я вставала посреди какой-нибудь из тунновых тропинок. По моему плану любой идущий по тропе тунн не сумел бы меня обойти, и ему обязательно пришлось бы принимать видимую форму. Мысль о том, что нас видно издалека, и тунны просто выбирают другие дороги, не сразу пришла нам в головы.
- Тогда будем прятаться на дереве! - провозглашала я, но вокруг росли только дикие деревья, начинающие подбираться и дрожать при нашем приближении. Они стараются не пускать людей даже в свою тень, что уж говорить об устраивании наблюдательного пункта в их ветвях.
- Перегородим тропинку! - Если бы на тот момент кто-нибудь спросил, для чего мне нужно, чтобы проходящий мимо тунн принял форму, я не смогла бы ответить. Просто хотелось, чтобы было по-моему, а не так как уже есть, как стало по чьей-то чужой воле. И подобные желания теснились во мне десятками, подвигая на сколь решительные, столь же взбалмошные поступки. Я хотела, чтобы тунны запросто показывались на своих тропах и останавливались со мной поговорить. И чтобы Теодор научил меня летать - ну, в самом крайнем случае, поднял бы достаточно высоко, чтобы увидеть сверху и нашу Долину, и лежащие за Дальними холмами пески. А потом все же научил летать самостоятельно. И чтобы Хоакин почаще возил нас с Марио в северную часть Веси - в гости или по всяким своим делам, и нас отпускали бы там гулять одних, а мы бы забирались в Рощу, и суарги бы нас оттуда не выгоняли, и мы бы понимали все, что они говорят на своем странном клекочущем языке. И чтобы у меня еще до совершеннолетия были свои собственные ко, и они бы делали все, что я скажу. И чтобы Джейк тоже всегда делал, что я скажу, и никогда бы со мной не спорил. Не спорил же он с моим отцом Тимом!
- Я не спорю, Мисси, - Джейк закрывал глаза и отчаянно мотал головой. По этому движению становилось понятно, что он намертво уперся, и переубедить его мне ни за что не удастся. - Я не могу сделать, как ты просишь. Нельзя.
Я просила его свалить дикое дерево, чтобы перегородить туннову тропу. Свить из ветвей шалаш на верхушке самой высокой угры, чтобы жить там и смотреть на песчаные дюны за Дальними холмами. Смастерить из молодого папоротника крылья, чтобы прыгнуть с крыши Усадьбы и полететь в небо, как суарг. Сходить со мной ночью в лес, чтобы наловить кучу светящихся маленьких существ и поселить их в моей комнате. Для света.
- Нельзя, Мисси, нельзя, - упрямо повторял Джейк. - Пожалуйста, Мисси.
Кстати, терпеть не могу, когда меня называют Мисси, "маленькая хозяйка". Это детское прозвище, я давно из него выросла. Только разве Джейку объяснишь. У него не больше ума, чем у Хосефинкиного ребенка, а соображает он почти так же медленно, как ко.
Однажды, когда я еще была совсем маленькая - настоящая "мисси" - отец взял Джейка с собой в дальние поля. И через пару дней прислал обратно. Насовсем. Он поручил суаргу пересадить орешник: так, чтобы, созревая, орехи падали прямо в рыбородящее поле - их ужасно любят мальки. Вместо того чтобы бережно перенести к кромке поля каждый ствол по отдельности, Джейк выворотил весь орешник из земли и свалил в огромную кучу, намереваясь оттащить к полю охапками. Когда ко спохватились, груда беспорядочно сцепившихся друг с другом кустов намертво проросла в землю на приличную глубину, роняя никуда не годные недозрелые орехи и рассерженно стреляя во все стороны ядовитыми колючками. Наши до сих пор вспоминают, какой мелкой оказалась рыба в тот год.