— Мистер Блэк! — извиняющимся тоном, хотя и довольно бесцеремонно, прервал его тонкий пронзительный голос. — Одну минуточку вашего бесценного времени!
— В чем дело, Борбич? — нахмурился Блэк.
Федору Борбичу, низкорослому и тщедушному человеку с огромной головой, было, как и всем остальным, физически двадцать пять лет, однако выглядел он гораздо старше. Бурные и постоянные всплески эмоций избороздили его лицо, сделав его похожим на изрытую ветрами и песками маску сфинкса.
У него были массивный, выпуклый лоб и оттопыренные уши с тяжелыми и толстыми мочками. Над глубоко посаженными блекло-голубыми глазами нависали надбровные дуги. Нос был как у крестьянина, грубоватый и расплывчатой формы, губы — чувственные и в то же время скорбно поджатые. Резкие скулы, выступающие над провалами щек, наводили на мысль о душевном разладе.
Самое удивительное, что лицо это в состоянии покоя было совершенно невыразительным — типичное лицо сотен миллионов славян, некогда пахавших землю в восточной Европе. Но когда оно оживлялось, как сейчас, то властно приковывало к себе взор, и вы не в силах были его отвести. Лицо его выглядело так, словно этот человек всю жизнь живет в аду.
Перемещение с Земли в долину было для Борбича все равно что переезд из Минска в Пинск.
Услыхав раздраженный голос Блэка, Борбич дернулся как ужаленный, покаянно всплеснув руками:
— Я знаю, что сейчас слишком рано, мистер Блэк. Вы еще не завтракали и поэтому имеете право — вот именно, полное право — сердиться на меня. Но поверьте, мистер Блэк: я просто обязан это сказать, а вы должны меня выслушать в любое время дня и ночи. Ведь речь идет о вашей безопасности — о безопасности всего нашего сообщества и даже всей долины в целом. Я не имею в виду только лишь физическую, или материальную, безопасность. Нет, я имею в виде нечто гораздо большее — безопасность абсолютную. Причину, из-за которой все мы — и я, и вы, и Филлис очутились в этой долине.
— Ближе к делу, приятель, — резко бросил Блэк.
— Да, конечно! Терпение, мистер Блэк, терпение. В конце концов, в нашем распоряжении целая вечность — вы же не можете этого отрицать!
— Тогда к чему такая спешка? — возразил Блэк. — Выскажи все, что желаешь, на собрании Общего совета.
Борбич улыбнулся печальной и в то же время глубоко циничной улыбкой. Его маленькие бледные глазки превратились в узкие щелочки.
— Всем известно: хочешь что-то сделать в Телеме — заручись сначала согласием короля Ричарда. Тогда без труда протолкнешь любую идею как на Общем, так и на Особом совете.
Блэк остановился так внезапно, что Филлис наткнулась на него, и замахнулся кулаком.
Борбич с тревогой воззрился на кулак и попятился, протестующе воздев руки. Но полные губы его по-прежнему кривились в циничной усмешке.
— Нет, нет, мистер Блэк, вы меня не поняли! Я не хотел вас обидеть, я просто не подумал. Вернее, повторил то, что говорят ваши же друзья. У меня не было оскорбительных намерений, поверьте! Pas du tout![3] Pas du tout! Однако же вспомните главный принцип, на котором вы сами основали Телемскую обитель, мистер Блэк. «Делай что хочешь». И второй ее закон: «Говори правду, хотя за правду бьют». Впрочем, на практике эти принципы оказались невыполнимы, так ведь, мистер Блэк? Но я не о том, не о том. Нижайше прошу простить меня за эту оговорку, случайно слетевшую с языка.
— Намерения у тебя вполне понятные. — Темное лицо Блэка потемнело еще сильнее. — И не надо вкручивать мне мозги. Знаю я твои «случайные оговорки»!
Он пошел на обидчика, потрясая железной тростью прямо у него перед носом. Черты Ричарда Блэка исказились бешеной яростью, отчасти вызванной намеренно, чтобы запугать противника. Придать им такое выражение было нетрудно, ибо даже в спокойном состоянии лицо Блэка вызывало невольное уважение окружающих.
Сосредоточив все внимание на Борбиче, Блэк тем не менее не заметил препятствия у него под ногами. Это был большой церковный крест двенадцати футов длиной — толстая сосновая доска с двумя перекрестьями, верхнее из которых было длиннее нижнего. Борбич, позаимствовав железные орудия труда, взобрался с двумя своими учениками на вершину холма, срубил там дерево и соорудил из него символ своего вероучения. Затем все трое с трудом приволокли крест на Базарную площадь, где он и лежал со вчерашнего дня. Борбич не получил еще позволения у Общего совета поставить крест и теоретически не имел даже права оставлять его на площади.