С горькой иронией, конечно, но кто из поэтов прошлого сказал бы так о русской крестьянке? Странный у нас атеизм! Бога поминать нельзя, а нечистую силу можно.
По телевизору спектакль МХАТ «Дядюшкин сон». Старый князь: светлый человек под маской идиота. Вспомнился Мышкин. А что если это один и тот же тип, только показанный по-разному? Там и тут простодушие и доверчивость почти детские, но в Мышкине это дано как возможность прекрасного идеала, а в старом князе как пародия на идеал.
По радио запись Л. Оборина. Ничего подобного прежде не слышал. Какое звучание! Мягкое, глубокое, светлое. Словно голос человеческий. Душа выговаривается в звуках рояля.
Так бывает. Вдруг неожиданное что-то увидишь и услышишь в потоке звуков, слов, лиц ― и поймёшь, что это для тебя. Другого такого мгновенья, может быть, и не будет. Где оно было раньше, где был ты сам? Неожиданный праздник для души, мгновения счастья!
Положение мое в литературе всё то же: строчки в газетах, и то с большим трудом и всегда искажённые редакторским произволом. Для пишущего человека не иметь возможности высказаться, всё равно, что не дышать. Мои попытки иногда написать об этом похожи на звуки набата в метель. Никто меня не слышит. Я сам звоню, сам иду на звук, но никуда не выхожу. Силы же и время теряю в бесцельном пути.
Преуспевающие литераторы удивляются: почему тебя не печатают? Почему ты не борешься, не пробиваешься?
Но моя борьба не в том, чтобы лезть напролом в двери издательств или проскальзывать туда лисой, а в том, чтобы остаться самим собой, продолжать писать, дышать, хотя бы остатками сил.
Зима
Что-то очень долго длится зима, и оттепель оказалась недолгой. Когда же живые души не будут у нас так редки, как жиринки в плохом супе?
Правды и исповедности: вот чего нам не хватает. Правда – это свобода. А свобода ― это живая душа, и ничто другое!
А всё-таки, как ни плохо мне в жизни, я счастлив, что мог так чувствовать, думать и писать. Счастлив тот, кто видел такие сны! Счастливым в житейском смысле я никогда не был. Моё счастье в том, что мне было дано сказать об этом.
Ясно, что место в обществе мне не находится вовсе не из-за моего «тяжелого» характера, а по несходству какого-то внутреннего состава. Что-то неуловимое разделяет меня с имеющими такое место.
Очередная комедия с выборами. Осточертели покорность, притворство, безропотная стадность. Отказываюсь голосовать. Скандал. Ко мне приходит председатель какой-то комиссии. Хочет узнать причину такого «аполитичного» поведения. Он мне об «обязанности каждого советского человека»; я ему о «праве», о том, что это бессмыслица – «выбирать» уже выбранного и назначенного сверху человека. Кругом шёпот: «антисоветчик».
Без правды нет ничего: ни культуры, ни жизни, ни даже здоровья. С правдой всё. Сколько это твердили миру!
Только и нужно жить по правде, по чести (от этого и честность), да по простоте. На здоровых корнях и дерево крепкое. И сколько лишнего, заумного, полуумного, полунужного и вовсе ненужного сразу отпадёт!
Только понять это не просто. Простое даётся бесхитростному уму. Он всё знает, всё ведает, все искусы, но остается неискривлённым и потому мудрым. Кто мудр, тот и прост. До тех пор, пока в народе будут такие люди, жива будет его душа, его гений, его совесть.
Личное мужество
Правды у нас не только нет сейчас, но и никогда не будет, пока не вернётся личное мужество. Что это такое, многие даже не понимают. Мужество для них ― это грубость, хамство, водка, драки, ругательства. Как только дело коснётся твердости мнений, достоинства, ― голову в кусты.
Настоящего мужества, что ни говори, много меньше, чем прежде, в далекие годы, даже ещё в тридцатые-сороковые годы. Что-то сломалось в людях.
День чудесный, зимний, солнечный. На душе светло, как в юности. Болен, сижу дома, смотрю из окна на улицу. Так мне знакомо это состояние по годам молодым. Тело усмирено болезнью, а душа радуется свободе, свету, чистоте.
По телевидению американские хоры (стиль свинг). Сплав академического и народного пения. Поют, пританцовывая. Какие искренние лица, живые глаза!
Всегда мне казалось, когда поющие только поют, застыв с неподвижными лицами, это только половина того, что должно быть. Окаменелость и при академическом пении необязательна, особенно, если исполняются народные песни. В пении живёт всё тело, вся душа. Не нужно шнуровок, но и вертлявость тоже необязательна.