— У меня есть пара минут.
Мы уселись в тени на стоящий на крыльце маленький диванчик. Миссис Лоуренс Уильямс, не выпускавшая из рук свою громадную сумку, каждые две минуты подходила к двери, недовольная тем, что ей приходится заниматься детьми. Наверное, в сумке лежало что-то особенное на случай, если я буду плохо себя вести.
— Хороший лимонад.
— Я добавляю туда мед и сахар. Это мед из клевера. У реки живет один человек, который держит ульи.
— В отчетах, напечатанных в газетах, говорится, что, по мнению шерифа, Леона убил какой-то бродяга и что они повздорили из-за азартной игры.
— Леону было четырнадцать. Что он мог знать про азартные игры?
— А что считали ваши родители?
— Говорили, что все это глупости. Что шериф хочет от нас отделаться, что им нет до нас никакого дела. Ведь убили чернокожего.
— А у ваших родителей были какие-нибудь предположения насчет того, что именно тогда произошло?
Шантель, прищурившись, посмотрела на дорогу. Пыталась вспомнить. Мимо с грохотом проехал грузовик, который вез цистерну с природным газом, и тонкие стекла в окнах зазвенели.
— Господи, это было так давно. Папа умер в семьдесят втором. Мама… в восемьдесят первом.
— А как насчет Лоуренса и Роберта-младшего? Они ничего такого про это не говорили?
Она снова задумалась.
— Лоуренс мало общался с Леоном, но Леон и Младший были очень близки. Помнится, Младший что-то болтал про какую-то девушку. Может, в этой истории замешана девушка.
— Ну, вроде того, что Леона убили из-за девушки?
— Вроде того.
Шантель снова затянулась и выбросила окурок во двор. Тощая курица схватила окурок, сделала несколько шагов и с возмущенным квохтаньем выплюнула его на землю. Сбежались другие курицы, чтобы рассмотреть добычу получше, но тут же разбрелись по двору.
— Знаете, девчонки прямо-таки липли к Леону, — сказала Шантель. — Он был красивым мальчиком, и язык у него был подвешен как надо. Славный паренек. Я тогда была совсем еще ребенком, но это помню. Роберт ужасно ему завидовал. — Она сложила руки и наклонилась вперед, с удовольствием погружаясь в прошлое. — Знаете, я тысячу лет про это не вспоминала. Иногда даже лицо его не могу представить, а вот мелочи помню.
Миссис Уильямс подошла к двери, по-прежнему прижимая к груди сумку, по-прежнему с кислым выражением лица.
— У тебя нет времени на эти глупости, девочка. Пора возвращаться на работу.
Шантель кивнула, не глядя на нее.
— Опоздаешь, и еврей устроит тебе веселую жизнь.
Шантель закрыла глаза.
— Ада!
— Ну он ведь и правда еврей. Разве нет?
— Ада, прошу тебя!
Миссис Уильямс фыркнула и вернулась в дом.
— Иногда она просто невыносима, — заметила Шантель.
— Подумайте о Леоне. Может, еще что-нибудь вспомните, — попросил я.
Шантель встала.
— Кажется, у меня кое-что есть. Подождите здесь. — Она ушла в дом и через несколько минут вернулась с коробкой из-под сигар, которую поставила на колени. — Здесь в основном вещи Роберта, но есть кое-что, оставшееся от Леона. Господи, тысячу лет сюда не заглядывала!
Она открыла коробку и долго смотрела на ее содержимое, будто письма, фотографии и какие-то бумажки — сокровище, которое ждало своего часа.
— Смотрите, вот Леон. А это Лоуренс. И Младший. А еще папа.
Она протянула мне пожелтевший снимок, на широком белом поле значилась дата — 1956. Мужчина и три мальчика стояли около огромного «шевроле родстер». Мистер Уильямс и сыновья. Лоуренс, Младший и Леон. У всех у них была довольно светлая кожа и тонкие черты лица. У Леона, самого младшего, были большие глаза и длинные ресницы, а фигура как у спортсмена. Я решил, что на снимке ему лет двенадцать.
— В нашей семье очень привлекательные мужчины, но Леон был просто красавчик.
— Да, очень красивый мальчик.
Она начала перебирать какие-то записки, открытки ко дню рождения, табели с оценками за начальную школу, крошечные черно-белые снимки чернокожих мужчин и женщин, одетых в праздничную одежду, в напряженных позах.
— Мне все это дала мама. Она сказала, что здесь кусочки нашего прошлого, которые ей дороги. А вот я. Это Роберт и Лоуренс. Господи, посмотрите, какие они молодые. — Она улыбнулась и на мгновение стала молодой и хорошенькой, словно освободилась от тяжкой ноши — пятерых детей и убогой работы на колбасном заводе. — Роберт погиб в армии, — добавила она. — Его убили во Вьетнаме.
— Хммм, — только и смог выдавить я.
Она достала белый официальный конверт с разорванными краями, пожелтевший и потертый после стольких лет, проведенных в коробке среди других бумаг. «С сожалением извещаем вас…»Я заметил на конверте какие-то пятна, наверное следы слез.
— Ему дали медаль. Интересно, где она.
Я молча покачал головой.
Миссис Уильямс снова появилась в дверях.
— Ты опаздываешь.
— Я занята, Ада, — резко ответила Шантель.
Ада погрозила мне пальцем:
— Из-за вас у нее будут неприятности с евреем.
— Ада!
Миссис Уильямс ушла в дом.
— А вот вещи Леона, — грустно улыбнулась Шантель.
Она вынула из коробки коричневые газетные вырезки, оригиналы статей, которые я прочитал на микрофише в библиотеке, хрупкие и потемневшие. Скорее всего, к ним не прикасались с того самого дня, как мать Шантель вырезала их из «Вилль-Платт газетт». Потом она достала еще какие-то бумажки и фотографии и передала мне. Вот Леон сидит на допотопном тракторе. Вот Леон и нагруженный мул. Пара открыток на День матери, подписанных детской рукой Леона, и его собственное стихотворение. Шантель, перебирая в коробке старые бумаги, вынимала его вещи и передавала мне. И тут я открыл пожелтевший блокнот с картинками вроде тех, что школьники от скуки рисуют на уроке. В основном там были записи на тему Луизианской покупки, [21]но поля украшали изображения танков Шермана и истребителей времен Второй мировой войны, а также инициалы: Э.Д., Э.Д., Э.Д.Л.У.+ Э.Д.
Я раздумывал над тем, что могут означать инициалы Э.Д., когда в правом нижнем углу страницы увидел маленькое сердечко. Дети рисуют такие, когда в кого-то влюбляются. И вдруг я понял, кто такая Э.Д. — а заодно и все остальное.
Внутри сердечка Леон Уильямс печатными буквами написал: «Я ЛЮБЛЮ ЭДИТ ДЖОНСОН».
Эдди Джонсон. Эдди Будро.
Эдит Будро была не сестрой Джоди Тейлор, а ее матерью. А отцом Джоди Тейлор был Леон Уильямс.
Глава 16
Я сложил бумаги и вернул их Шантель. Она дважды начинала что-то говорить, и оба раза мне пришлось ее переспрашивать. «Я люблю Эдит Джонсон».Когда мы закончили с содержимым коробки, она спросила:
— Мне удалось вам помочь?
— Да. Похоже, кое-что прояснилось.
Шантель кивнула, довольная тем, что не зря старалась.
— Если вам нужно что-то из этих вещей, можете их взять.
— Нет, — улыбнулся я. — Это очень ценные вещи. Храните их.
Она убрала бумаги в коробку и закрыла ее.
— Как думаете, поймают того, кто убил Леона?
— Не знаю.
— Это было так давно. Я и представить себе не могла, что кого-то могут волновать события тех лет.
Я похлопал ее по руке и встал.
— Кого-то они волнуют, Шантель. Кто-то где-то ими интересуется. Я всегда в это верил.
Она мило мне улыбнулась, мы допили лимонад, и я ушел. Я проехал по проселочным дорогам до Вилль-Платта, выписался из отеля, остановился возле «Свиного прилавка» и купил себе на дорожку круг острой свиной колбасы. Я сообщил Дотти, что мои дела здесь закончены и я скоро улетаю домой. Она засмеялась и сказала, что я вернусь. Как и тогда, она коснулась точки у себя под глазом и заявила, что обладает даром предвидения. Жаль, что она не воспользовалась им раньше. Тогда Джимми Рэй мог бы остаться жив.
По дороге в Батон-Руж я ел колбасу и слушал ту же радиостанцию, где женщина-евангелистка кричала о чуме, идущей на нас из-за границы, потом пересек мост Хью Лонга и приехал в отель «Риверфронт» в час сорок.
21
Крупнейшая в истории США сделка по приобретению французских владений в Северной Америке. Площадь приобретенной по результатам сделки земли составила примерно 23 процента территории современных Соединенных Штатов.