ь разговор. Дядя посмотрел на меня и выпалил: „Хорошо дэ нас нэмае.“ Мы быстро и как-то незаметно домчались до хутора. Виктор Алексеевич, подъехав к добротному двухэтажному дому, не без гордости выдал: „Вот и хата наша, погодьте, захвачу своих баб“. Хлопнула калитка, и я увидел двух дородных женщин в дубленках и расписных платках. Трудно было определить, кто из них жена, а кто дочь. Они со смехом прыгнули в сани, приветствуя нас дружным хохотом и похлопыванием по плечу. Мы покатили на край хутора, где жили родители Полины. Не прошло и минуты, как входили во двор с шумом и с прибаутками. Мне сразу же поднесли чарочку, я для приличия вначале отказался, но настойчивый взгляд дяди заставил опрокинуть рюмку. Мать и отец пригласили всех войти в дом. Смотрю по сторонам, а народу полный дом. Думаю, вот это смотрины, вот это Новый Год – прямо свадьба! Накрытый праздничный стол ломился от закусок и выпивки. Не дожидаясь Нового Года, все уселись за стол. Жена дяди, Настя, бедовая голосистая женщина, тормошила всех. „Давайте выпьем за старый год“, – схватилась она за бутыль, стараясь всех перекричать. Родители Полины пытались возразить, намекая, что до Нового Года ещё час, но рядом сидящая со мной Настя не унималась. Наливая крепенькой себе, мужу, она не забывала и обо мне. Потом голосистым голосом завела: „Я ж тебе пидманула, я ж тебе пидвела…“ К тому времени во многих избах уже стёкла дрожали. Со всех сторон доносились радостные голоса и песни. На Кубани, как и по всей России, любят и умеют отмечать праздники с широтой русской души. Работать – так работать! Пить – так пить! Многих песен я не знал, особенно народных, но когда затянули: „Ой, мороз, мороз“, я заорал во всё горло. Новый Год встретили, как водится, с криками „Ура!“, все время перебивая речь президента, шумно наливая в бокалы шампанское. И поддав, как следует, все бросились танцевать. Меня так развезло, что я уже не помнил, как тискал дочь дяди – десятиклассницу, нашёптывая ей что-то сладкое. Сидя со мной рядом, мать девочки, подливая в мою рюмку самогон, то и дело шептала на ухо: „Хороша моя дочь?!“ Я кивал утвердительно. Она казалась мне тогда на загляденье соблазнительной, как говорят на Кубани: „На ласэнькый кусочек найдэтся куточек“. С Полиной в ту ночь я танцевал редко. Она и вида не подавала, что ревнует, а я ни о чём и не думал. А каково было ей перед своими родителями! Я видел, как Полина что-то спросила у отца и незаметно улизнула. Веселье продолжалось. Кое-кто трудно выговаривал слова, кому-то хотелось выпить, кому-то покурить, а жена дяди рассола запросила. Мать Полины послала меня в погреб, до меня тогда не дошло: почему меня, а не своего мужа. Только спустя годы, когда она стала любимой тёщей, раскрыла свою тайну. А тогда я спустился в подвал, включил фонарик и стал искать, не понимая, что мне нужно. В это время в подвал спустилась дочь дяди. Вот здесь я только и узнал её имя в форме жаркого поцелуя. Не успел я сообразить, что надо ответить хотя бы каким-нибудь вниманием, в проеме двери подвала показалась Полина. „Так, – твердо промолвила она. – Вижу, дорогой, у тебя глаза начинают слипаться. А ну – ка, поднимайся. Пора тебе хмель сбивать. А ты пошла вон“, – обратилась она к своей родственнице. Когда мы вылезли из подвала, я увидел во дворе в упряжке двух красивых скакунов на тонких высоких ногах и лёгкие сани. „Батя, налей-ка нам по стакану водки“, – потребовала Полина. И выпив залпом, не закусывая, как настоящая казачка, потребовала от меня сесть в сани. Ошарашенный, я послушно вскарабкался, ничего не понимая. Только дрожащим голосом шептал её имя: „Полина, Полинушка…». А она: «Сейчас будет тебе чудо!» – и схватилась за вожжи. Я уронил свой стакан в снег, даже не успев сделать глотка. «Гляди, Полина, осторожно», – успела только и сказать мать, как лошади вихрем вылетели со двора. «Ничего, мама, всё будет в порядке», – донеслось до матери. С последними словами я и упал навзничь в сено. Сразу же мы вылетели за хутор. Лошади, почувствовав простор, полетели с невероятной скоростью. Я то и дело подымал голову, силясь подняться хотя бы на колени, но безуспешно. Мы неслись в сторону едва виднеющихся огней большой станицы. Полина иногда нервно покрикивала на лошадей, захлёбываясь от ветра. Я уже стоял на коленях, крепко держась за неё и шептал: «Что ты делаешь?!» А она в ответ: «Поймёшь, когда отрезвеешь!» И снова кричала: «Но-о, милые, быстрей!». Упруго в грудь давил ветер. Снег, летевший на меня из-под копыт лошадей, залипал мне лицо. Я впервые за эту ночь глядел трезвыми глазами на Полину. У неё снежинки из-под шапки спускались на лоб, а на ресницах они таяли и стекали по щекам, как слезинки. Лошади в полумраке выскочили из станицы и остановились около какого-то незамерзающего родника. Полина резко вышла из саней и тихим голосом промолвила: «Выходи, испей живительной воды». В руках она уже держала ведро. Лихо зачерпнула воду и подала мне. Я стал её жадно пить. И действительно, вода в роднике оказалась необычайно вкусной. Я её пил, а она лилась по свитеру, и только сейчас заметил, что мне не холодно без куртки. Я закачался дурашливо, схватил Полину в охапку и повалил в снег. Целовал её горячо и жарко. А она и не сопротивляясь, подставляла свои губы. И только всё время шептала: «Не делай больше так – мне очень больно». Когда я заглянул в её глаза, услышал решительное: «Убью!» Я тогда не представлял силу любви. И только, когда она стала моей женой, я познал сладость и трепет настоящего чувства. Когда мы вернулись домой, гости все разошлись по домам, отец с матерью уже спали. Я быстро уснул, а утром проснувшись, услышал разговор Полины с матерью: – Ну и что теперь? – укоризненно выпалила мать – Я его люблю! – последовал решительный ответ. Через несколько дней мы возвращались домой в город. Как и прежде, Полина сидела у окна, а я рядом с ней; моя правая рука заботливо прикасалась к её тоненькой талии. Полина грустно смотрела в окно, как бы прощалась со своими родными местами и со своей молодостью. Я никогда до этого не видел её такой взрослой. Она обернулась ко мне, и промолвила тихо: «Мне без тебя не жить!» Я посмотрел в глаза, и из меня вырвались важные слова: «Прости!»