Это пошло на пользу твоему здоровью,- сказала Стелла.- Я не знала, что от размышлений укрепляются мышцы. Скажи мне, Гертруда, что ты ждешь от замужества?
Так они говорили и говорили, пока дневная жара не сменилась вечерней прохладой.
Гертруда не заметила, как пролетела осень, и вот уже Эдгар был здесь; он рассказывал ей о Луисвилле и восхищался цветом ее лица, сиявшего здоровьем. Она вся светилась от радости.
Она нашла его возмужавшим и окрепшим, но по-прежнему восторженно юным в обожании ее. Однако он ничего не говорил о том, что волновало их обоих, до последних дней перед своим отъездом. Тогда он объяснил ей, почему откладывал разговор.
– Мои доходы растут, как я тебе и писал,- сказал он.- Но я столкнулся с тем, что вместе с ними растут и расходы на жизнь. К моменту первого повышения жалованья я настолько устал от той нищенской жизни, которую был вынужден вести, что стал тратить больше. Получив следующее повышение, я опять немного увеличил расходы. И я по-прежнему не получаю сейчас достаточно для того, чтобы прожить на эти деньги вдвоем. Поэтому я решил уйти из магазина.
Гертруда испуганно посмотрела на него.
– Я нашел себе другую работу,- продолжал он.- У моего отца есть возможность заключать коллективные страховые договоры. Он заключает такой договор с какой-нибудь организацией – фирмой или обществом,- и если кто-то вступает в эту организацию, то он сразу становится клиентом страховой компании. Поэтому надо ездить из города в город и выписывать страховые полисы для новых клиентов. Осечки здесь не бывает, потому что вновь вступившие заинтересованы в страховке. У отца много дел в городе, и он не может отсюда уезжать. Поэтому он хочет, чтобы я стал его компаньоном и взял на себя разъездную работу. Я буду ездить в близлежащие города и возвращаться домой на выходные. Это надежная работа, и я смогу зарабатывать больше денег, чем в Луисвилле. Я смогу жить дома, быть рядом с мамой, видеться с тобой и за короткое время накопить достаточно денег, чтобы мы могли пожениться.
Гертруда радостно бросилась ему на шею.
– Я так счастлива, – сказала она.- Я чувствовала, что больше не смогу отпустить тебя от себя.
В Луисвилле управляющий магазином принял его отставку, но предложил ему остаться в штате и получать деньги за то, что определенный ассортимент их товаров – бухгалтерские книги, чековые книжки и тому подобное – он будет предлагать в тех городах, которые ему предстоит посетить. Эдгар с благодарностью согласился. И вот 1 февраля 1900 года Эдгар Кейси, торговец и страховой агент, отправился в путь по городам Западного Кентукки.
В начале марта он приехал в Элктон, небольшой город приблизительно в сорока милях от Хопкинсвилла. До этого в течение нескольких недель он периодически страдал сильными головными болями. Однажды утром, когда он был в Элктоне, голова разболелась особенно сильно. Он нашел врача и попросил успокоительное. Врач дал ему порошок и велел выпить его со стаканом воды, Эдгар вернулся в гостиницу и принял лекарство.
Когда он очнулся, то был уже дома, в Хопкинсвиллле, в кровати. В комнате находились двое врачей – домашний доктор Дж. Б. Джексон и доктор А. К. Хилл. Они с беспокойством смотрели на него. Эдгар слышал, как они разговаривали со сквайром, который рассказывал им, что друг их семьи по имени Росс Роджерс наткнулся на Эдгара в Элктоне: тот в беспамятстве бродил по вокзалу. Он не узнал Росса. На нем было пальто нараспашку, а шляпа вообще отсутствовала. Росс привез его домой. Росс должен был вот-вот подойти.
Эдгар пытался заговорить, что-то спросить, но голоса не было, а был лишь слабый болезненный шепот. Ему дали полоскание, но оно не помогло. Наконец шепотом и жестами он смог рассказать свою историю. Врачи осмотрели его и сказали, что, за исключением хрипоты, он был в полном порядке. Очевидно, он принял слишком большую дозу успокоительного, и это повлияло на его нервную систему. А горло, скорее всего, он простудил, когда бродил по улицам в холодную погоду в расстегнутом пальто и без шляпы.
Они порекомендовали ему отдохнуть.
На следующий день он уже был на ногах, готовый приступить к работе. Но хрипота не прошла ни на следующий день, ни через два дня. Пригласили доктора Мэннинга Брауна, местного ларинголога. Он сказал что-то про афонию и попросил разрешения пригласить других специалистов. Их побывала целая толпа, и каждый предлагал свою теорию. Приезжал даже знаменитый специалист из Европы, который оказался в это время в соседнем городе и заинтересовался “любопытным случаем”. Недели сменялись месяцами. Наступила весна, а за ней лето. Хрипота не проходила.
Однажды Эдгар понял, что он неизлечим. Врачи приезжали к нему не для того, чтобы помочь: им было просто интересно. Пелена спала с его глаз однажды Утром, после того, как он проанализировал то, что говорил кто-то из врачей, и то, как доктор Браун представил его коллеге, когда Эдгар пришел к нему на прием. Теперь он видел себя глазами других: перед ними был человек, который потерял голос и который никогда не сможет говорить, кроме как шепотом.
Какое-то время ему было трудно отказаться от надежды. Он привык выздоравливать и не мог расстаться с этой привычкой. Вера в докторов сменялась надеждой на чудо. И лишь затем, постепенно, он смирился и посмотрел правде в глаза.
Ему надо было искать работу. Это было главное обстоятельство, вынуждавшее его осознавать свое новое состояние. Человек без голоса не мог торговать; он не мог быть служащим; он не мог работать там, где ему когда-либо приходилось работать. Он мог бы возвратиться на ферму, но тут же отказался от этой мысли. Ему нужен был город: он был одинок, подавлен, испуган. Он хотел, чтобы рядом было много людей, хотя он и не мог с ними говорить или делать то же, что и они. Они были ему нужны. Оставшись один, он столкнулся бы с проблемами, к которым еще не был готов.
Местный фотограф У. Р. Боулз разрешил проблему работы. Он предложил Эдгару место ученика в своей студии, и тот согласился: казалось, это было как раз то, что нужно. Он будет среди людей, не будучи обязанным говорить с ними: это будет делать мистер Боулз. Он получит профессию, которая, независимо от того, вернется к нему голос или нет, даст ему средства к существованию.
Вторая стоявшая перед ним проблема разрешилась, как только он нашел работу. Гертруда была счастлива, услышав, чем он собирается заниматься. Ее всегда интересовали фотография и живопись; она сама делала фотографии и ретушировала их.
– Мы сможем открыть собственную студию – возбужденно говорила она.- Я буду принимать клиентов, показывать им образцы и договариваться о ценах; а ты будешь фотографировать и проявлять пленки. А еще я смогу ретушировать.
Соглашаясь с ней, он тем не менее был удивлен. Он знал, что случившееся несчастье не изменило ее чувства к нему, но в то же время считал, что она вправе разорвать помолвку, и был готов к тому, что она это сделает. Некоторым образом он признавал свою отверженность. И тот факт, что Гертруда не только так не считала, но и воспринимала его несчастье как свое собственное и даже видела в нем доброе знамение для них обоих, явил ему таинство сострадания и милосердия. Он был поражен. Ему никогда не приходило в голову, что Гертруда должна что-то для него делать. Он думал исключительно о том, чтобы сделать что-то для нее.
Но, несмотря на то, что они с Гертрудой еще больше сблизились, ощущение отверженности не покидало его. Это была третья проблема. В тишине студии, в одиночестве своих прогулок в Хилл и обратно, во время вечерней молитвы его преследовала мысль о Боге.
Не потому ли у него отняли голос, что этот голос был предназначен проповеднику? Не был ли он наказан за то, что не внял гласу Божьему? Тот ангел в обличье женщины, который явился ему в детстве, который направил его с фермы в Хопкинсвилл,- неужели он велел сделать ему то, что он не смог выполнить?
Явившаяся ему женщина сказала тогда: “Твои молитвы были услышаны. Скажи мне, чего тебе хочется больше всего, и я дам тебе это”. И он ответил: “Больше всего на свете я хочу помогать людям, особенно детям, когда они болеют”. Потом она исчезла, но на следующий день помогла ему с уроками.
Зачем она помогала ему, если не хотела, чтобы он стал проповедником или, как думала его мама, врачом? Но это оказалось невозможно. Он искал другие пути служения Богу: вел занятия в воскресной школе, организовал миссионерскую группу и старался жить как истинный христианин. Или он должен был сделать что-то еще?