Осенью 1906 года Литературный клуб организовал традиционный обед. Он был посвящен проблемам гипнотизма. Эдгара пригласили провести сеанс. На обеде присутствовало большинство местных врачей и гости из близлежащих городков. Чтобы быть готовым к сеансу, Эдгар пообедал заранее у себя дома. Блэкберн зашел за ним. Увидев его, испуганная Гертруда взмолилась:
– Обещайте мне, что вы не сделаете с ним ничего плохого, пока он будет спать,- потребовала она.- Я не допущу, чтобы в него втыкали иголки или проделывали нечто подобное. Я хочу, чтобы он вернулся обратно целым и невредимым.
– Я позабочусь о нем,- пообещал Блэкберн.
Когда все собрались, Эдгар лег на кушетку, которую специально для этого принесли и поставили на возвышение, и погрузился в сон. Ему назвали имя и адрес студента. Он был болен и находился в общежитии недалеко от города. Юношу лечил один из присутствовавших на обеде врачей.
– Да, я вижу перед собой тело,- произнес Эдгар. - Этот человек болен тифом. Пульс - 96, температура - 38.
Врач, лечивший юношу, сказал, что диагноз верен. Группа из трех человек отправилась проверить пульс и температуру. Пока они отсутствовали, возник спор о том, можно ли считать состояние Эдгара бессознательным или он пребывает в сознании.
Кто-то считал это гипнозом, кто-то утверждал, что это транс, кто-то был убежден, что это простой сон. Врачи, впервые присутствовавшие на сеансе, хотели уяснить этот вопрос. Несмотря на яростные протесты Блэкберна, один из них стал втыкать Эдгару иглы в ноги и руки. Тот на это никак не прореагировал. Другой вышел из комнаты и вернулся со шляпной булавкой. Прежде чем Блэкберн попытался остановить его, он целиком вогнал ее в щеку Эдгара. Опять не последовал никакой реакции.
– Он уже привык к такого рода трюкам,- сказал один из врачей. При этом он открыл перочинный нож и провел острием по ногтю указательного пальца. Медленно ноготь отделился от плоти. Не было никаких признаков боли, никакого кровотечения. Нож убрали.
Неожиданно Эдгар проснулся и сразу же почувствовал острую боль. Врачи стали извиняться: “Небольшой научный эксперимент,- бормотали они.- И в мыслях не было ничего плохого”. Эдгар потерял терпение, обрушился на Блэкберна и его коллег.
– С меня хватит,- сказал он.- Я позволял вам делать со мной все, что заблагорассудится. Я жертвовал своим временем и никогда не просил вас хотя бы из вежливости не считать меня шарлатаном. Я думал, что вы хотите узнать правду. А вам до этого нет никакого дела. Вас ничто не убедит. Вас ничто никогда не сможет убедить. Сколько бы ни творилось вокруг вас чудес, вы не поверите ни в одно из них – ведь это может поколебать вашу самонадеянность. Вы убеждены, что все, за исключением вас,- шарлатаны. Вы никогда не поверите, что на свете бывают честные люди. Я более не собираюсь убеждать вас в чем бы то ни было и буду проводить сеансы только для тех, кто в этом действительно будет нуждаться и кто мне верит.
С этими словами он ушел.
Ноготь на руке нормально с тех пор не рос. Всю зиму он гноился и нарывал, напоминая о вонзенном в него ноже, с помощью которого пытались выведать тайну Эдгара. Больше это не повторится: исследовательский комитет Литературного клуба прекратил свое существование. Но от самого себя Эдгар никуда не мог спрятаться, и эти мучения причиняли ему гораздо большую боль, чем все пережитое в тот злополучный вечер. Были ли его способности Божьим даром или проклятьем? Его отпугивало только одно: они не подчинялись законам здравого смысла. Нужно ли использовать этот дар или лучше забыть о нем? Распространится это проклятье и на его детей или эта сила, столь неожиданным и непонятным образом завладевшая им и угрожавшая его спокойствию и счастью, исчезнет вместе с ним?
Эдгар мог убежать от ученых, но он не мог убежать от самого себя. Было нелегко сознавать, что в нем живет неподвластная человеческому разуму сила, ждущая своего часа. Но существовала еще и более серьезная причина для беспокойства, которая, подобно грозовому облаку, заслоняла все остальные тревоги и не оставляла его ни на минуту. Что, если эти необъяснимые способности будут унаследованы его сыном или дочерью?
Гертруда разделяла его опасения, но ее любовь к Эдгару, открытому и приветливому юноше, которому она когда-то отдала свое сердце, была так велика, что она готова была бросить вызов тем силам, которые коренились внутри него и грозили разрушить их счастье. Она смело и открыто смотрела на этот мир и с нетерпением и предчувствием счастья ждала приближающуюся весну.
Глава 10
В ноябре 1906 года в студии Кейси на Колледж-стрит открылась художественная выставка. Коллекция картин, гравюр, акварелей стоимостью сорок тысяч долларов была выписана у торговца картин Франца фон Ганфстангла из Нью-Йорка. Выставка вызвала большой интерес, и ее устроителям удалось распродать большинство гравюр и акварелей; оставшееся же было решено приберечь для рождественской распродажи, после которой выставку предполагали закрыть. Что же касается картин, то их надо было вернуть обратно в Нью-Йорк. Дело пошло настолько хорошо, что Эдгар не сомневался: к весне он сможет начать строительство дома, о котором они с Гертрудой так мечтали. 23 декабря студия на Колледж-стрит сгорела. Ни одна из картин не уцелела. Просматривая страховые документы,
Эдгар обнаружил, что картины в них не значились. В представленной фон Ганфстанглом описи картины, не возвращенные ему, оценивались в восемь тысяч долларов. Эдгар был разорен, студия описана.
А в студии на Стейт-стрит дела шли в гору. Эдгар работал там целыми днями, а иногда оставался и на ночь. Только по воскресеньям он брал выходной, чтобы проводить занятия в воскресной школе. Лишь один раз позволил он себе не прийти на работу. Это случилось 16 марта 1907 года. В тот день после обеда он остался дома. Он в растерянности мерял шагами гостиную маленького коттеджа на Парк-авеню, где они поселились с Гертрудой, и непрерывно курил. Время от времени из спальни появлялась гостившая у них миссис Эванз и говорила ему что-то ободряющее. Однажды появилась сиделка Дейзи Дин и кинула на него осуждающий взгляд. Наконец, вышел улыбающийся Блэкберн.
– Ну как, слышали?- спросил он.- Он уже довольно громко кричит.
У Эдгара перехватило дыхание.
– Так это мальчик? – спросил он. Он чувствовала себя полным глупцом.
– Вообще-то мы употребляем слово “сын” в таких случаях,- сказал Блэкберн.- Крепкий и здоровый мальчуган, и Гертруда себя хорошо чувствует.
Миссис Эванз открыла дверь в спальню и позвала их.
– Девять с половиной фунтов,- сказала она. Эдгар сел.
– Я не хотел причинять такую боль,- сказал он жалобно.- Я не думал, что все так будет, что Гертруда будет так мучиться. Почему же я легко отделался?
Блэкберн с трудом сдерживал улыбку.
– Ну, ты тоже переживал,- сказал он.- А теперь твоя очередь хлопотать. Появился еще один рот, который надо кормить.
– Я не против, чтобы их была дюжина – но не таким способом,- заметил Эдгар.
– Так давай проведем сеанс и узнаем, существует ли для этого еще какой-нибудь другой способ, – предложил Блэкберн.
Они вернулись в гостиную. Миссис Эванз вышла, держа в руках новорожденного.
– Ну не красавец ли! – воскликнула она.
– Да,- согласился Эдгар, хотя вовсе так не думал. По секрету он даже спросил Блэкберна, действительно ли все новорожденные похожи на освежеванных кроликов.