Рэкет по-армейски
РЭКЕТ ПО-АРМЕЙСКИ
Карантин - шайка бритоголовых. Так кто-то когда-то пошутил, и эта удачная шутка пополнила солдатское творчество, образцы которого вы можете найти в блокноте у любого солдата.
Еще не принявших присягу молодых парней собирают вместе, стригут под машинку и отгораживают ото всех, чтобы они в более-менее спокойной обстановке обучились азам солдатского ремесла. На карантине молодое пополнение проходит курс молодого бойца. Этот курс включает в себя обучение строевым приемам, быстрым подъемам, дисциплине, на зарядках парни изучают комплексы вольных упражнений и закаляют физически свой организм. По-моему, карантин нужен еще и для того, чтобы дать адаптироваться молодым парням без давления старослужащих. Иначе, если бы молодых сразу бросали в батальоны, то столкнувшись с царящим там беспределом, еще какающие домашними пирожками ребята стали бы реально вешаться пачками. Карантин длится около месяца и заканчивается принятием присяги. Причем хочешь ты принимать присягу или не хочешь - это никого не волнует, приказали - исполняй, а то получишь бобов. После присяги молодых солдат распределяют по батальонам и ротам, в которых они и будут служить до конца. Забавно то, что молодых солдат на карантине принято называть «запахами», потому что от них пока по части только новый запах разносится. «Духами» они становятся лишь после принятия присяги. «Запахи» рангом ниже «духов» в солдатской иерархии, и уже на этом основании одни пытаются унижать других...
Но старослужащие все же есть и на карантине - это сержанты и командиры отделений: надо же кому-то заставлять молодое пополнение, еще не совсем осознавшее, куда они попали, выполнять команды офицеров. Вот с этих сержантов и начинается армейский рэкет: у молодых, не уверенных в себе парней сержанты начинают ловко выбивать деньги и ценные вещи. Если деньги, часы, цепочки попались на глаза сержанту, то он хитростью или силой все равно отбирает их у солдата. И лишь в редких случаях удается спасти ценную вещь, получив при этом изрядную порцию побоев и нажив себе злейших врагов. Когда к молодому воину приезжают родители, со стороны сержантов сыпется столько требований и заказов, что на встречу с мамой уже не хочется идти. И сколько бы ты ни принес, старослужащие все равно будут недовольны. А чтобы поделиться с тобой твоими же «балабасами», то есть сладостями и домашней едой, об этом не может быть и речи...
Жизнь в батальонах совсем другая. Я это понял в первый же день, проведенный мною в дорожном батальоне, в который меня распределили после принятия присяги. Различия в том, что если на карантине бить тебя, кроме сержантов, было почти некому, то в батальоне «духов» стараются обидеть все, кто хоть немного дольше прослужил в армии.
В первый же день, когда батальон вернулся в казарму после просмотра фильма, а мы, духи, красили табуретки, какой-то старослужащий, потребовав от меня кружку с водой и не получив ее, хорошенько мне врезал. А на другой день после отбоя нам, духам, устроили «ночь бодрости».
Старослужащие, собравшись вместе, ходили по расположению и, поднимая духов с коек, «пробивали фанеру» - лупили кулаком со всей дури в грудь. Меня ударили восемь раз, и мне еще повезло, потому что другим доставалось и по пятнадцать, и по двадцать раз, а одного так «взбодрили», что наутро у него вся грудь была синей. Как я теперь понимаю, эти избиения необходимы для того, чтобы духи были шелковыми и делали все, что от них требуют офицеры и старослужащие. Били нас и потом, на протяжении всего полугодия, пока мы оставались духами. Били практически каждый день, но только в какой-то день доставалось больше, а в какой-то меньше. А когда нас перевели в «щеглы», ударив ремнем с бляхой по заднице двенадцать раз - таков обычай, - то почти сразу же стало легче: меньше побоев, больше прав. Но пока мы были духами, нам здорово доставалось, и многие не выдерживали, опускали руки. Я - держался. Старался думать о хорошем и не обращал внимания на плохое. Когда-то все это кончится, убеждал я себя, максимум через два года. Надо только переждать и потом у меня вся жизнь впереди! А хотелось сбежать. Перемахнуть через забор части и бежать. Каждый день я продумывал план побега, но все они были некачественными. Я переносил побег на следующий день, надеясь придумать что-то дельное. Но кроме как терпеть ничего лучше не придумывалось. Копилась злость от безвыходности и раздражение от бесконечных унижений.
В первые дни пребывания в батальоне я даже набрался дерзости подраться со старослужащим. А дело было так. Я заступал дневальным по батальону, а отслуживший год рядовой Манильченко сдавал мне наряд. Будучи старослужащим, он наотрез отказался прибираться. Я его нашел и потребовал убрать в расположении и в умывальнике, это и была сдаваемая Манильченко территория. В казарме никого не было, кроме «духов» дневальных, потому что все ушли на фильм. Старослужащий ни в какую не хотел прибираться и повел меня в умывальник «бодрить». Манильченко был один, без сослуживцев старослужащих, и насколько я успел подметить авторитетом среди своих он пользовался неважным. Над ним постоянно подшучивали, а он лишь отмалчивался в ответ или нес какую-то лоховскую ахинею. Ростом Манильченко чуть выше меня, но комплекцией потоньше, и когда он ударил меня в грудь кулаком, я сразу же ударил ему в ответ тоже в грудь. Мой чувствительный удар удивил старослужащего. Он попытался ударить меня еще раз, но я увернулся. Между нами завязалась потасовка. Никто не хотел уступать. Вдруг я вижу, что Манильченко собирается ударить меня в лицо. Я блокирую его удар и пытаюсь ударить свой удар в область его уха. Ох, сколько злости у меня было! В лице этого старослужащего я хотел отомстить всем дедам. Но Манильченко подался немного вперед, и мой удар прошел мимо. Однако промахнувшаяся рука удачно легла старослужащему на шею. Я крепко схватил его за шею в борцовский захват и другой своей рукой начал бить его по голове. Лицом он прижался ко мне, но меня удовлетворила и его макушка. Пока он пытался вырваться из моего захвата, я кулаком долбил его и долбил. Конец нашей драке положили двое дневальных из моего призыва, которые на шум ворвались в умывальник. Хорошо, что они были единственные в это время в казарме. А то бы старослужащие меня порвали на куски.