— Надо уладить миром, — быстро ответил Сакура. — Мирон! Хочешь, я позвоню, договорюсь?
— Не надо, — набычился Юрка.
— Зря, ей-богу, зря! — прижал руки к груди Шаулов. Совсем как недавно Икряной. — Я не знаю, что произошло, но иди лучше домой. Подожди, я обо всем договорюсь, и помиритесь.
— Мы не в детском саду — поссорились, помирились. Не понимаете, что ли, какие будут разговоры?
— Господи! — Сакура вскочил и ловко обошел Фомина. — На что ты рассчитываешь, чего добиваешься? Я еще раз повторяю: мне ничего неизвестно, кроме того, что Виктор хочет с тобой обязательно переговорить!
— Ладно, — нервно покусал губы Фомин. — Денег можете дать взаймы? Я отдам. И паспорт верните.
— Денег? Конечно, — Сакура метнулся к пиджаку, висевшему на спинке стула, быстро вытащил бумажник. — Много не могу, но рублей двадцать пять… Устроит? Больше нет, правда.
— А паспорт? — напомнил Юрка. — Паспорт где?
— У Виктора. Я не хотел отдавать, но он мне обещал…
В этот момент раздался звонок в дверь, и оба застыли, напряженно прислушиваясь.
— Саша! Открой! — раздался за дверью женский голос, нетерпеливо застучали кулаком по филетке.
— Это… Это моя жена, — с трудом сглотнув слюну, облегченно вздохнул Шаулов. — Я открою?
Фомин только кивнул в ответ — теперь никакого разговора с Александром Михайловичем не получится. Придется уйти, унося в кармане четвертной, а в душе чувство горечи, опустошенности и отчаяния.
— Что ты тут делал? — подозрительно озираясь, в комнату вошла жена Сакуры. — Здрасьте, молодой человек.
— До свидания, — ответил Юрка, выходя в прихожую.
— Подожди, — кинулся за ним Сакура. — Подожди! Надо решить по-людски. Скажи, где тебя найти, я перед тобой в долгу, я улажу, вот увидишь, только не думай…
— Зачем думать, если я знаю! — ответил Фомин и, отстранив Шаулова, шагнул за порог.
— Шаулов! А ты дурак!
Вернувшийся в комнату Александр Михайлович тяжело повернулся и невидящим взглядом уставился на жену:
— В чем дело?
— Прикидываешься? — она зло сузила глаза. — Кто это?
— Бывший ученик. Приличный молодой человек, — отвернувшись, ответил Сакура.
— Приличный! — взвизгнула жена. — Разве с приличными запираются? У меня сегодня кошелек и ключи в автобусе украли, а то бы я знала, чем ты тут без меня занимаешься…
Не обращая больше внимания на ее вопли и угрозы, Александр Михайлович включил магнитофон, сделав погромче звук.
Теперь, видимо, надо ждать появления Мирона или Вити Рунина? Сколько ждать — минуты, часы, дни? Если они гонят Фомина, ждать недолго. Рука сама потянулась к телефонному аппарату.
— Витя? — услышав знакомый голос на том конце провода, задушевно спросил Шаулов. — Витенька, дорогой, он только что был у меня…
X
Солнце ушло на отдых, спрятавшись за огромное, похожее на серую бетонную скалу здание мотеля. Опускались сумерки, теплые, ласковые, как всегда, немного грустные. По сверкающему полу вестибюля цокали каблучки разодетых женщин, сопровождаемых солидными кавалерами.
— Нам сюда, — оперуполномоченный из местного отделения Олег Рубавин показал на притаившийся в малоприметной нише служебный лифт.
Мимо прошел седой иностранец, ведя под руку молоденькую накрашенную отечественного вида девицу. Она краснела и смущалась, но шла, стараясь сохранить независимый вид.
— Это тоже наше гостеприимство, — горько сказал Олег, кивнув им вслед. — И Мышка из такой публики.
В баре устроились за столиком у окна. Откинувшись на спинку стула, Глеб рассматривал публику в зале — небрежно развалившихся в креслах парней в модной одежде, девиц с неуловимо одинаковым выражением лица, словно многократно повторенным скрытыми зеркалами. Несколько пар танцевали — тряслись груди, мелькали обнаженные ноги, колыхались облака волос — золотистых, угольно-черных, сиренево-фиолетовых с голубизной, под цвет лака на ногтях. Топтали пол летние туфли «мэйд ин Итали» и легкие высокие ботинки типа кроссовок. Казалось, танцевали деньги в пухлых бумажниках. Танцевали «шестерки» и «лады» со стереомузыкой. Танцевали дачи и кооперативные квартиры, видеомагнитофоны «Джи-Ви-Си» и зарубежные цветные телевизоры, партнеры по сегодняшней и завтрашней любви, не оставляющей следа в душе, принадлежащие каждому и каждой.
— Вон она, Мышка, — Рубавин показал глазами на девицу, сидевшую с двумя парнями. Голые плечи Мышки прикрывал широкий шарф с люрексом. Неестественно блестели темные глаза, кривился умело подмалеванный большой рот, алели яркие пятна румян на скулах.