— Да, слышала.
Бржозовский оперся о стол и внимательно смотрел на Леокадию. Он поднял досье Попельского и постучал в него изогнутым треснувшим ногтем.
— Несколько месяцев назад бандеровцы напали на Хрубешув. С украинскими фашистами плечом к плечу сражались польские фашисты из ВиН. Понимаете? Резуны из УПА, которые пили польскую кровь, имели поляков своими товарищами! Исполнительный взвод ВиН расстрелял двух польских солдат. Вы хотите знать, кто командовал этим взводом? — Наступила тишина, нарушаемая криками охранников на тюремном дворе, лаем собак и лязгом ведер, из которых дежурный из камер выливали ночные нечистоты прямо в канал. Сквозь окошко ворвалась вонь клоаки. — Ему все равно, кого убивать. — Бржозовский цедил слова. — Во время войны он был палачом, жег украинские деревни, а теперь вместе с бандеровцами убивает польских патриотов. Скажете мне, где прячется этот кровожадный зверь!
— О месте пребывания моего кузена Эдварда Попельского, — сказала тихим голосом Леокадия, — не имею ни малейшего понятия.
У полковнику Пляцыда Бржозовского слезы стояли в глазах. Через несколько секунд он овладел собой, толстым пальцем вытер покрасневшие глаза, поправил пояс, пригладил волосы и вышел из кабинета. Когда он закрыл за собой дверь, секретарша панна Мулаковна подошла к Леокадии и наклонилась над ней. Преодолевая отвращение, она прошептала ей на ухо:
— Полковник не может об этом говорить, потому что здесь у стен есть уши. Но… его дочка Люся была вчера похищена. Вот почему полковник так для меня сегодня неприятен… Малышку похитил высокий лысый мужчина, может быть, это ваш кузен? Может, господин полковник хочет обменять вас на Люсю… В действительности, ему теперь уже не до Попельского, он больше не хочет его поймать. Он заботится только о ребенке, а Попельского, возможно, даже отпустят или облегчат ему выезд за границу, если тот этого потребует. Только бы вернуть ребенка! И при этом заплатит, много вам заплатит! Он не будет мстить… Вы видели? Он снисходительный, даже расплакался… Вы будете жить с Эдвардом очень комфортно, без всяких забот… Скажите хотя бы мне, где он, а я все дальше поведу! По-тихому, в тайне…
Леокадия подумала об осеннем Иезуитском саду. О здании ресторана в закопанском стиле в его центре, где подавали лучшие львовское мороженое. О дубах Гроттгера в самой высокой части парка. Почему никто ей еще не предложил вернуться во Львов? Вид парка? Почему никому это не пришло в голову? Неужели она сейчас прокричит свою просьбу в эти васильковые наивные глаза, в это широкое, искреннее, крестьянское лицо? Какими словами она это выразит?
Вдруг ее осенило. Если бы сказала панне Ядзе об осеннем Иезуитском саду, то ведь ничего не поймет эта молодая машинистка, сознание которой является столь же плоским, как и поля, раскинувшиеся за окнами ее семейной загородной дачи! Она не утратила своего любимого города! Ее не изгнали из сада в руины! Панна Ядзя покинула свою великопольскую или мазовецкую деревню с дикой радостью в поисках лучшей жизни — клецек и свиных котлет в воскресенье, доброго и веселого кавалера, который любит петь и танцевать, и уютного жилья с чистой, отдельной уборной. Разве она может понять неприятности ее, Леокадии, у которой украли все, что было остовом ее жизни?
— Ничего вам не скажу. — Она покачала отрицательно головой.
Панна Ядзя кивнула головой с жалостью и также покинула кабинет. В коридоре стояли полковник Бржозовский и поручик Вайхендлер, погруженные в тихую беседу. Они посмотрели на панну Ядзю с надеждой, но тут же ее утратили, увидев ее мину.
— Ну и ничего, — равнодушно сказал Вайхендлер.
— Вырви ей из горла мой завтрак, — сказал Бржозовский и сердечным жестом похлопал подчиненного по лысине.
Когда стихли его шаги, Вайхендлер вошел в свой кабинет и пнул со всей силы вращающееся кресло, на котором сидела Леокадия. Потом протянул руки, сорвал с ее головы платок и бросил его в корзину для мусора.
А потом сделал именно то, что ему приказали.
5
Представители вроцлавского преступного мира занимали в разрушенном городе различные помещения — в зависимости от своего места в преступной иерархии. Руководители торговых шаек заселяли дома или многокомнатные виллы апартаменты на Зацише или на Кржиках. Об их высоком статусе свидетельствовали и внутреннее обустройство квартир — картины с пейзажами, толстые ковры, гданьские шкафы — и возросшие контакты с Управлением Безопасности, которые имели сложный характер — слегка служебные, в основном товарищеские и прежде всего коммерческие. Члены этой самой высокой касты получали от убовцов безнаказанность и помощь в криминальных ситуациях, талоны на бензин и информацию о неразграбленных еще вроцлавских и нижнесилезских резиденциях. В ответ преступники служили им тремя способами: доносили на противников режима, выплачивали высокие проценты с гешефтов и подносили различные блага этого мира — посленемецкое серебро для их столовой, фамильные золотые печатки для их шкатулок, коньяка для их баров, шоколад для их детей, шелковые чулки для жен и любовниц.