Официантка, панна Хелена Ваничкувна, долго не могла вспомнить, откуда знает этого человека. В конце концов, получила прозрение. Бегая на кухню, чтобы приготовить для клиентов чай — «крепкий и черный, как дьявол», как приказал младший пан с семитской внешностью — она вспомнила снимок основателя, помещенный в последнем номере «Нового века».
— Вы знаете, — прошептала она с придыхание кухарке, — что этот лысый — сам Попельский?! Тот знаменитый полицейский?!
— А то одна собака Бурек? — буркнула кухарка, хотя все равно явно не знала, о ком идет речь. — Я там курв и пулиции не знаю, и добре мне с тем.
С этого момента панна Ваничкувна внимательно начала прислушиваться к воспоминаниям, историям и шуткам, рассказанным гостями.
— А помнишь, Вилек, ту добродетельную Сусанну, которая была первым звеном цепи святого Антония? — воскликнул Попельский, наливая водку в рюмки. — Только в ее версии вместо писем отправлялись денежные переводы, а ее добродетель оказалась сильно перегруженной!
— Как ее звали? — погрустнел пятидесятилетний на вид мужчина, названный Вилеком. — Янина Подхорецкая или Подебрацкая… Как-то так…
— Пан Вильгельм, умоляю, без имен. — Молодой красавчик с усиками ά la Кларк Гейбл выпил водку и вытер рот салфеткой. — Правда, наш новый шеф не шпионит за нами после работы, как прежний, но стены везде имеют уши…
— О чем ты говоришь, Стефек? — Элегантный брюнет еврейского типа хлопнул коллегу по плечу. — Коцовский за нами следил?
— Тихо, Герман, — шикнул Стефек. — Nomina sunt odiosa!
Панна Ваничкувна сидела у бара и закурила папиросу, ожидая, пока не услышит из кухни, что «черный и крепкий, как дьявол, чай» уже готов.
Бармен, пан Валентий Монастырский, вдвое старше Хеленки, протирал бокалы — тщательно и без спешки.
— Не люблю таких, как они, — сказал он. — Взвиваются, что-то декламируя, меняются жилетками, как герои Гомера доспехами, целятся из двустволки, по-латыни кричат, а через минуту выходит вся их природа. Тот-то Гораций, тот-то Вергилий начинает над тобой подшучивать, хихикать, флиртовать, а о чаевых-то потом так вообще забудет!
— Что вы говорите, пан Валентий! — обрушилась Хеленка. — Это невозможно! Такие элегантные господа!
— Невозможно! Невозможно! — Бармен вздохнул, передразнивая младшую коллегу. — Мало ты знаешь еще жизнь, моя девочка! И надеюсь, ты его в забегаловках так не встречала! Говоришь, «элегантный», думаешь «благородный», не так, дитя мое? А я тебе скажу кое-что о благородстве этого лысого. — Он наклонился и прошептал ей на ухо: — Ты знаешь, что он на ведре живет с собственной кузиной! Как муж и жена, понимаешь?
Панна Ваничкувна даже подпрыгнула, услышав эту новость.
— Правда?! — Ее большие наивные глаза даже округлились.
— Чай! — крикнула кухарка.
Официантка забрала с кухни фарфоровый кувшин. Она подняла его крышку и осторожно, чтобы не обжечься, посмотрела на темную горячую жидкость, выделяющую интенсивный, как будто горький запах. «Должно им понравиться», — думала она и доставила на поднос дешевые чашки и корзинку с хрупким печеньем, пахнущим имбирем. Пан Валентий поставил рядом с всем этим еще графин холодной водки.
— Заказывали? — спросила панна Ваничкувна.
— Не откажутся, вот увидишь, — ответил бармен, поставив пятый крестик в записной книжке. — Знаю я таких хорошо!
Пан Валентий Монастырский на самом деле хорошо знал подобных клиентов. Вид стройного, запотевшего от холода четверть литрового графина вызвал их шумный восторг. Опытный знаток ресторанных нравов и несложной психологии пьяных клиентов не ошибся и в другом вопросе. Панну Хеленку не ущипнул, правда, ни один из гостей, но они не обошли ее более цивилизованным заигрыванием. Пан Стефек взял ее руку и поднес к губам.
— Не знаю, хорош ли этот чай. — Он вздохнул, глядя ей в глаза. — Но из ваших рук-то я бы даже принял яд!
Это признание было принято ею румянцем, а у господ взрывами смеха и остроумными комментариями, смысл которых девушка не до конца поняла. Внезапно наступила тишина.
Ее причина была для официантки очевидна. Хотя панна Хеленка была не слишком быстра и в ресторанном бизнесе работала недавно, она видывала неоднократно разъяренных жен, которые умоляли, словесной и даже физической силой вытягивали из забегаловок своих нетрезвых супругов. Были они разные — как правило, бедные, грустные, неопрятные и рассерженные, но никогда среди них не было дам уточненных и привлекательных, которые пытались хорошими манерами скрыть отчаяние.