— Не беспокойся обо мне, — сказала она. — Я справлюсь со всем этим злом, которое мне сделают… А ты лежи спокойно и не трогай только своего локтя.
Попельский смотрел на Леокадию, сидящую рядом с ним, и пытался встроить себя и ее во времени и в пространстве. Несмотря на горячечные умственные усилия он не мог понять, почему он сидит в этом подвале, почему шея обвита коровьей цепью, прикрепленной висячим замком к сливной решетке, или почему Леокадия голая и имеет лицо, мокрое от слез.
Его кузина сидела в темном углу подвала со скрещенными руками и ногами, которыми закрывала свою наготу. Полумрак, плохо освещенный жалким светильником, прикрепленным к стене, создавал, впрочем, довольно эффективную завесу ее стыду.
— Где Рита? — прошептал он.
— Наверху, — ответила она.
Попельский потянулся рукой к цепи на своей шее. Боль, которая терзала ему руку, имела в себе что-то материальное. Если бы в тот момент он мог выдумать что-нибудь толковое, если бы какие-то остатки интеллекта не угасли среди белых огней, мигающих у него перед глазами, сравнил бы свою боль с рычагом, со стальным, железным прутом, который расщепляет кожу и ткани, вкручивается в локоть и безуспешно пытается отделить сломанные кости. Он упал на холодный, мокрый пол и почувствовал на лице острые частицы стекла. Закрыл крепко глаза, чтобы остановить слезы. Не лучшим образом ему это удалось. Они потекли на жесткий бетон, на раздавленное стекло разбитой лампочки. Они были его вторым выделением, которое он оставил в этом подвале. Холодное прикосновение мокрых брюк говорило ему, что первым была моча, освобожденная эпилептическим приступом.
— Не шевели рукой, она сломана, — сказала Леокадия спокойным, хладнокровным голосом, который контрастировал с ее заплаканными глазами. — И не смотри на меня! Закрой глаза и не смотри ни на что, что тут будет происходить!
Отвел глаза и вздрогнул, увидев урода, который подпрыгивал в темном входе и длинными обезьяньими руками шлепал себя по промежности, плотно обтянутой брюками. Он подбежал к светильнику и погасил его одним дуновением.
— Зря стесняешься, знаешь, Лыссый, — в темноте он услышал голос Ханаса. — Он не любит трахать на глазах других…
Подбитые ботинки заскрежетали на стекле. Он подошел к Попельскому и пнул его в лодыжку. Было больно, но боль эта не охватила своим действием только ноги. Разошлась мгновенно, как ток, по всем нервам и добралась до разбитого локтя. Попельский схватился за руку и стиснул зубы. Раздались его стон и кашель.
— А теперь Тосик выдерет твою кузину, Лыссый, — сказал Ханас. — Я позволю ему только два раза, чтобы твою дочку мог из четырех!
Он сел на стул и закурил папиросу.
— Ты делаешь агранду, Ханас, — Попельский давился.
Произнесенные им слова имели имели оборванные приставки и заглушенные окончания. Звучали как «…ешь …гран… нас».
— Сторож в борделе узнает Элзунию, — булькал комиссар, закрыв глаза. — И скажет, кто ее насиловал…
Ханас наклонился над Попельским. Звуки топанья указывали на то, что Тосик скачет вокруг с все большим нетерпением. Леокадия плакала тихо.
— Сейчас зажжем свет, и будешь смотреть, как ее долбят… — Ханас задумчиво потер щетину на подбородке. — Но ты наверняка не захочешь и сожмешь веки. Но у нас есть на это способ… Я тебя ненавижу и не прикоснусь, но Тосик не брезглив. Если я ему скажу, то он тебе веки кнопками прибьет ко лбу.
Ханас зажег светильник. Тосик расстегнул штаны и заходил Леокадии то с одной, то с другой стороны. Несчастная голову засунула между колен, а кожа рук, которыми обхватила кости скрещенных ног, стала бело-серой. С ягодицами, втиснутыми в угол и со сплетенными руками и ногами сопротивлялась доступу к своему телу.
Разозленный этим идиот ударил ее сильно в голову. Удар был настолько сильным, что отбросил ее на стену. Аккуратно подстриженные волосы рассыпались и прилипли к ее мокрому лицу. Тосик снова поднял кулак, но в этот момент Ханас сделал замах и ударил его со всей силы в морду.
— Иди нахуй наверх за кнопками! — крикнул он. — Или уже, ублюдок!
Тосик с трудом застегнул брюки и побежал наверх. Ханас прислонился к стене и закурил папиросу. Из-под прищуренных век наблюдал за своим узникам. Попельский лежал на боку, его предплечье было смещено назад, а на локте разливался напухшая сфера.
— Кнопками. — Ханас рассмеялся. — Кнопками глазки откроем…
Быстрые, легкие шаги раздались на лестнице. В подвале появился Сташек. Пыхтел тяжело, был раскрасневшийся и потный.
— Шеф, — выдохнул он. — Что-то плохое с Элзунией!