Захотелось самому строить ее с фундамента и до крыши — новую Варшаву, такую счастливую, какой она никогда не была, без покосившихся рабочих бараков, без каморок с гниющим полом, где ютятся многочисленные семьи, без темных переулочков и тупиков…
— Теперь уже скоро! — тихонько поговаривают в потемках солдаты. Но генерал знает: еще не сейчас. Еще выгорят дотла дома на том берегу. Дождь смоет кровь и сажу с развалин. Еще сто раз придется сдерживать нетерпеливые сердца.
Долог был путь от Волги к берегам Вислы. Долог путь от места, где советский солдат победил смерть в развалинах сталинградских домов.
Ни одна пядь земли не досталась даром. Ни один комок ее не дался легко в руки. Реками крови была окуплена свобода каждого клочка земли.
Как бы ни был могуч героический порыв, каким быстрым вихрем ни несла бы волна энтузиазма, — существует суровая военная необходимость.
Орудия, которые необходимо подтянуть. Танки, которые днями и ночами, без отдыха, без сна производят рабочие — там, за тысячи километров отсюда. Солдат, который сейчас еще только пришел в армию и учится владеть винтовкой. Офицер, еще только заканчивающий училище. Недостающие вагоны, разбитые бомбами склады, сорванные и искореженные рельсы. И вражеские дивизии, притаившиеся там, на левом берегу Вислы.
Мелкий снег сыпал с неба, дул морозный ветер, когда они, наконец, вступили в Варшаву.
Солдаты молчат.
Ты ли это, родной город, где были знакомы каждый камень, каждый бугорок на мостовой?
Куда-то вдаль открывается перспектива. Где-то далеко, будто голубоватая тучка, видны какие-то деревья. Что же это за лесок, о котором раньше никто не знал и на который теперь можно смотреть сквозь город? Глаз не натыкается ни на одну стену, ни на одну крышу, ни на одну трубу, заслонявшие прежде этот вид…
Что это за улица? Ее не узнаешь, глядя на груды битого кирпича и больших обломков, через которые приходится перебираться, как через горные хребты.
В мрачном молчании идут солдаты. Сапоги скользят по обледенелым камням.
В прах и пепел обратила тебя рука иноземного врага, Варшава!
В прах и пепел обратила тебя рука тех поляков, которые в сто раз хуже иноземных захватчиков.
Где ты, далекий город, звучавший тысячами голосов, переливавшийся красками, город, как путеводная звезда светивший все эти годы скорбному сердцу? Где ты, Варшава?
Цепь каменных холмов, обрывающихся пропастями, — вот во что превратился родной город…
Но в глухих руинах уже начинают появляться люди.
Женщина толкает перед собой тележку. В тележке — ребенок. Мужчина тащит на спине узел. Идут женщины, неся на плечах или волоча за собой жалкие пожитки.
Солдаты настораживаются: что сейчас будет! Эти слезы, этот плач, эти горькие бабьи причитания над руинами города…
— Говорю тебе, Зоська, это здесь. Наверняка здесь!
— Вздор, это же восьмой номер, — ясно, что восьмой.
— Ну, смотри, решетка от ограды, не видишь?
— И правда! — радуется другая.
И повозка уже остановлена у груды опознанных развалин. Сложена кирпичная стенка, чтобы заслонить от ветра разведенный огонек. Около него суетится закутанная в шаль женщина.
— Смотри! — кричит в это время другая. — Вон там уцелел кусок стены. Здесь можно прекрасно устроиться!
— И даже кровельные листы валяются…
— Вот видишь! Превосходно!
Люди разыскивают места, где были когда-то их дома. Разбивают бивуак на грудах кирпича, под защитой уцелевшего куска стены. Хлопотливо устраивают, укрепляют и утепляют что-то.
— Подвал, вход в подвал, честное слово!
— Эх, если бы еще крыша — почти готовая комната.
— Только не ошибаешься ли ты? Мне все кажется, что наш дом должен быть немного левее.
— Ничего подобного! Ты никогда не умела ориентироваться. Вот я так с завязанными глазами узнала бы!
Между отгоревшими пожарищами, по проселкам и трактам из дальних деревень стекаются обитатели Варшавы. Весело перекликаются:
— Ах, и вы уже дома?
— Разумеется. Чего же еще ждать?
— Видишь, Генек? — толкает солдат своего товарища. — Говорил я тебе! Варшава!..
— Да, такой уже народ варшавяне.
В солдатских рядах выше поднимаются поникшие было головы. Прохожих все больше, они машут руками, приветствуют свое польское войско и русских освободителей. Веселые возгласы с обеих сторон. Штатское пальто в объятиях грубой шинели. Морщинистое лицо старушки, прильнувшее к солдатскому лицу. И лишь теперь — слезы. Слезы радости.