Поднялся ворох брызг, смех, веселый визг— одним словом, пионерский лагерь на водных процедурах.
Маша хорошо плавала. Размеренно взмахивая то одной рукой, то другой, она уплыла на середину озера и легла на спину, покачиваясь на воде, подставив лицо солнцу.
Странно. Она здесь всего месяц, а кажется, год прошел. В этом общежитии, где она оказалась в свои двадцать три самой старшей, она сумела стать лидером. Впервые за свою самостоятельную жизнь она чувствовала себя хозяйкой. Хозяйкой своих апартаментов из трех комнат, своего счета в банке и положения в обществе «гетер» («Какие они, к черту, гетеры? Обыкновенные продажные девки», — усмехалась про себя Маша). Потому что, как бы ни напилась она ночью и какой бы уродиной не встала следующим утром, к вечеру, к приезду гостей, она всегда была удивительно хороша. Арнольд гордился ею, приводил к ней самых важных для него гостей, от которых зависело, например, заключение солидного, выгодного фирме контракта. И гости всегда оставались довольны. У нее оказался дар — дар ублажать мужчин. Быть покорной рабыней или властной госпожой, трепетной недотрогой или умелой любовницей — все эти роли удавались ей на славу. Может быть, потому, что ей самой все это нравилось. Нравилось нравиться. Нравилось заниматься любовью, нравилось участвовать в оргиях, нравилось доводить солидных, респектабельных господ до поросячьего визга. Еще ей нравилось напиваться с Гриней до того же визга, нравилось чувствовать свое превосходство над остальными обитательницами особняка. Даже Альбина, надсмотрщица над девушками, побаивалась Машу. И не задевала ее. Странно, но в этом доме Маша обрела некое успокоение. К тому же каждый вечер она могла включить телевизор и увидеть себя в рекламном ролике и услышать от других: «Машка! Как ты здорово сыграла! И какая же ты хорошенькая!» И ее утешала мысль, что в ее городке Алла Юрьевна, Надя, Александра, в общем, все, кто ее знает, тоже видят этот ролик, и говорят, наверное, те же слова. И считают, что она, Маша, преуспевает, делает карьеру актрисы. И это как-то оправдывало ее побег. Потому что единственное, что ей не нравилось, это сны. Сны, в которые часто приходил Сергей. И плакал, и уговаривал ее вернуться.
Она просыпалась, спускалась вниз, к Григорию. И всегда между ними происходил один и тоже разговор:
— Что, опять твой Серега приходил? — говорил Гриня и доставал бутылку.
Маша кивала, садилась к столу.
— А мне моя баба никогда не снится. Наверное, потому что бил я ее крепко.
— Зачем же ты ее бил?
— Дурак был. Совсем дурак. Все ревновал ее.
— К кому?
— К каждому столбу. И бил.
— Ну и дурак!
— Так я ж так и говорю! А ты сама-то? Не дура ли: с собственной свадьбы сбежать… Эх, жаль я тогда отключился, я бы тебя остановил.
— Как?
— Да так. Посадил бы Арнольда и укатили бы без тебя. Он же чумовой. Ему люди — что животные. Не, даже не животные. Растения! Сорвал, бросил. Зачем рвал? Спроси его — сам не знает…
— Он мной доволен! — горделиво заявляла Маша.
— Дура ты! Доволен… От тебя через пару лет такой жизни ничего не останется… Только счет в банке.
— Плевать, — говорила Маша. — Наливай!
Они напивались, а потом любили «пошугать девок», как называл это Гриня. То есть Гриня, грохоча костылями, врывался в спальни, Маша за ним. Они врубали свет и проводили курс молодого бойца: «упал-отжался». Правда, бить девчонок Маша ему строго-настрого запретила. И он ее слушался!
Девочки жаловались Алине. Та пыталась жаловаться Арнольду. Он лишь смеялся: «Ничего, зарядка еще никому не мешала». В общем, жизнь проистекала веселая, народ подобрался дружный…
— Ма-ша! Ма-ша!! — кричали хором девчонки.
Она повернулась, поплыла к берегу.
— Слышь, Машка, Альбина звонила. У нас аврал! Трах везет каких-то иностранцев. Боевая готовность через два часа, — = тараторила Алена. — Поехали скорей, Альбина там на психе вся!
— Пусть психует, — лениво откликнулась Маша. — А чем зря психовать, взяла бы да за нас поработала.
Девочки подобострастно рассмеялись. Дуры паровозные! Почему паровозные? Двоих — Аленку и Таньку — подручные Трахтенберга взяли прямо на вокзале, можно сказать, сняли с поезда, когда барышни возвращались из столицы в свои уездные «города невест». Взяли их на гениальный в своей примитивности вопрос: «Девушка, вы хотите сниматься в кино?» Девушки, конечно, хотели. Шикарные визитки «помрежей» с логотипом рекламного агентства «АРТ» и студии «АРТ-фильм» завершали обработку, длительность которой никогда не превышала десяти минут. Кого-то сняли на сочинском пляже, кого-то вынули из ларька, где претендентка торговала нехитрым винно-водочным товаром. Главным условием отбора, помимо внешних данных, разумеется, было отсутствие у барышни длинного хвоста любящих родственников. А таковых в эпоху больших перемен оказалось не так уж и мало…