Под такие думы пить стало веселее. Захотелось компании. И он вспомнил, что на втором этаже в гордом одиночестве пьет как лошадь его подруга Марья.
Он спустил вниз бесчувственное тело, сунул под холодный душ. Тело очнулось. Смотреть на нее было, конечно, страшно, но ничего, привыкнуть можно.
Два дня Марья отлеживалась, молча пила молоко, которое он грел ей в ковшике.
Вообще, и еды и алкоголя было еще достаточно. Запасы на базе делались солидные. Ни прислуга, ни девки с перепугу ничего не потаскали. Альбина, конечно, ушла не с пустыми руками. Она унесла столовое серебро и хрусталь, гобелены и все такое. Когда успела упаковаться? Наверное, в те дни, что Гриня пил до невменяемости. Ладно, черт с ней!
Через три дня Маша поднялась, сама приняла душ, даже причесалась.
Григорий радостно поджидал подружку в своей каморке, готовил закуску. Сегодня был в некотором роде праздник — девять дней со дня смерти Арнольда. Как говорится, грех не отметить.
Вот ведь странно: он мог теперь сидеть и в гостиной за длинным столом, и в любом другом месте. Но в своей комнате все было удобно, под рукой. Можно было обходиться без костылей, опираясь то на стол, то на полку. Короче, он предпочитал свое убежище всем хоромам особняка.
Маша вошла, остановилась у двери. Ее покачивало.
— Маруся, давай стол придвинем, и садись-ка ты на топчан! Устанешь, сразу приляжешь.
— Хорошо, — безразлично ответила Маша.
Они пододвинули стол.
— Ну помоги накрыть-то!
Он доставал из холодильника закуски, передавал их Маше. На столе появились соленые опята, малосольные огурчики, шмат ветчины, пара банок рыбных консервов.
— Вот! Богатый стол! — удовлетворенно отметил Гриня. — Ну, забирайся на топчан, там в угу под одеялом чугунок с картошечкой. Эх, как мы сейчас вздрогнем!
Он выставил запотевшую бутылку водки. Маша достала картошку. Потом вынула из ящика стола тарелки. Вилок не было. В другом ящике сверкала хромированным корпусом «беретта». Она задвинула ящик.
— А где у тебя вилки?
— Ой, вот же они! И нож здесь. Я, вишь, помыл, да в банку сунул и забыл. Я консервы открою, а ты хлеб порежь.
— А чего так тихо? — спросила Маша, нарезая неровные ломти. — Где все?
— А кто — все? Кто тебе нужен-то?
— Ну… Люди.
— Люди, Манечка, это мы с тобой. Ну, наливаю.
— А где теперь Сережа? — ровным голосом спросила Маша.
— Эка вспомнила! Где? — Гриня задумался, подняв рюмку. — Так, наверное, еще в чистилище. Ты давай, выпей лучше. Ну, не чокаемся, как говорится.
Они выпили. Маша занюхала куском хлеба.
— Ты ешь! А то вообще в воблу превратилась. В протухшую.
— Почему в протухшую? Я душ приняла.
— Рожа у тебя опухшая, как у тухлой рыбы, ты уж извини, конечно. Я это по-дружески.
— Ничего, от такого же слышу. Наливай, а то уйду!
— Во! Это разговор! Давай-ка теперь за нас, за нашу дружбу, как говорится!
Они чокнулись, выпили.
— Закусывай, закусывай! — Гриня заботливо подкладывал еду.
— Спасибо. — Маша лениво ковыряла вилкой. — Я сколько дней пила? — спросила она.
— Это… Дней семь-восемь без передыху. Бутылку усядешь и падаешь в койку. Потом очнешься, опять к бутылке. Не знаю, как у тебя организм выдержал. Могла подохнуть запросто. А с чего это ты запила-то так? — недоумевал Гриня.
— Да так…
— Но я тебе умереть не дал! В воде вымочил, два дня молоком отпаивал, стала ты у меня лучше прежней!
— Почему это у тебя-то? — Маша подняла на него глаза. — И вообще, где все? Где Альбина? Как же она мне дала столько пить? Где Танька, Алена? Вообще, где все?! Где Трахтенберг? Он что, столько времени не приезжал?!
— Здрасте! Ты чего? Убили ж его! Забыла?
— Как это? Когда? — оторопела Маша.
— Постой, ты с какого момента помнишь-то?
— Ну, как сюда охранники ворвались и Сережу забрали.
— Ну, было такое.
— И что они с Сережей сделали? — напряженно спросила Маша.
— Ничего они с твоим Сережей не сделали. Он сам…
Маша молча перекрестилась, глубоко вздохнула.
— Знаешь, я тогда перед ним изгалялась, как тварь последняя, — торопливо заговорила она. — Стыдно очень было. Очень стыдно перед ним, понимаешь? Я когда увидела, как он упал к моим ногам, я… Я думала— умру. — Маша схватила себя за горло. — Господи, какая же я подлая! Дрянь! Последняя дрянь! Как же я могла так с ним поступить… Налей мне! Слава богу, что они с ним ничего не сделали! Я-то думала, забьют его насмерть, правда! Я от этого и запила. От стыда и ужаса. Ну давай, давай чокнемся! За Сережу моего.