Выбрать главу

— Но мы ведь совсем недавно повысили его!..

— Они согласились в свое время на мизерную оплату потому, что видели — у нас самих еще ничего нет. Они не роптали. Потом мы установили по тысяче франков Доминику и Гомье, а Борро, как главному художнику, тысячу пятьсот франков в месяц. Теперь будет справедливо прибавить всем хотя бы по пятьсот франков. Они хорошо работают, и такой жест с нашей стороны еще больше подбодрит их!

— Я не возражаю. Только не следует баловать их. Этому сорту людей чуждо чувство благодарности, — сколько бы вы им ни давали, они все равно будут считать, что вы эксплуатируете их труд. Хочу напомнить вам, что не так давно я, владелец бюро, брал себе на жизнь тысячу, тысячу двести франков в месяц…

— Теперь вы имейте возможность брать по три тысячи!

— Вы думаете, это не повредит финансовому положению фирмы? — Жубер впился глазами в компаньона.

— Нисколько! Ведь наш основной капитал перевалил за сто тысяч франков и мы теперь не пользуемся банковским кредитом, чтобы не платить лишние проценты. Если не произойдет ничего чрезвычайного и мы сумеем завязать деловые отношения с другими странами, думаю, что через год наш капитал составит не меньше четверти миллиона. С учетом всего имущества, разумеется…

— Вы просто гений, Кочек!.. За десять лет моих трудов здесь я ни разу не мог позволить себе брать на личные расходы столько денег… Что же касается ваших предложений о переносе за город мастерской и покупке нового оборудования — поступайте, как найдете нужным!..

Вечером, вернувшись домой, Василий обнял Лизу и закружился с ней по комнате.

— Ну, старушка, все идет, как говорят стратеги, по заранее намеченному плану!

— Пусти, пусти, сумасшедший!.. Думаешь, я девчонка?.. Даже голова закружилась!

— Скоро у нас с тобой еще не так закружится голова.

— Это почему?

— Завтра у меня экзамен. — Он достал из чехла ракетку и помахал ею.

— Ничего не понимаю!

— Попробуем этой ракеткой открыть двери за семью замками. Короче, директор-распорядитель универсального магазина, он же вице-президент весьма привилегированного спортивного клуба, пригласил меня сыграть с ним завтра партию в теннис. Если сумею показать себя, считай, что наказ «отца» будет выполнен. В том клубе собирается избранная публика, — уж среди них-то найдутся нужные нам люди.

— А у меня тоже радостная новость. Я получила разрешение посещать лекции на восточном факультете Сорбонны.

— Поздравляю!.. Но играть в теннис — это тебе не лекции в Сорбонне слушать! Где бы мне помахать ракеткой, хотя бы часика два? Может, поехать за город?

— Что ты, уже поздно, скоро стемнеет!

— Знаешь, я просто побросаю мяч здесь, в комнате. А завтра утром, пораньше, съездим все-таки за город. Хоть немного форму восстановлю.

Хотя Василий и надеялся познакомиться в клубе с нужными людьми, он прекрасно понимал, что это не так-то просто. Особенно после того, как белогвардеец Горгулов убил президента республики Поля Думера. Отношение к иностранцам — тем более к славянам — резко ухудшилось. В правых реакционных кругах Парижа все громче поговаривали о необходимости выселения из страны всех иностранцев, в первую очередь цветных и славян, которых «слишком много развелось во Франции». Правые газеты изо дня в день печатали на своих страницах резкие статьи о том, что русские белогвардейцы отплатили французам черной неблагодарностью за их великодушие и гостеприимство.

Естественно, что славянину Ярославу Кочеку трудно было рассчитывать на радушный прием со стороны членов аристократического спортивного клуба. Но терять ему было нечего, да и выхода другого у него тоже не было. Поэтому нужно было во что бы то ни стало произвести на членов клуба самое благоприятное впечатление.

Василия не интересовали русские белогвардейцы, наводнившие Францию. Он считал их живыми мертвецами, вычеркнутыми из жизни самой историей, но время от времени, в силу разных обстоятельств, ему поневоле приходилось сталкиваться с ними.

Однажды, когда фирме потребовались разнорабочие для работы в мастерской, на объявление, в числе других безработных, откликнулся белогвардеец — усатый человек с военной выправкой, в потрепанной одежде. Василий заговорил с ним, — разумеется, по-французски. «Видимо, мсье был в прошлом офицером?» — спросил он и, получив утвердительный ответ, поинтересовался, как живется ему на чужбине.

— Разве от хорошей жизни люди пойдут наниматься в чернорабочие? — в свою очередь хрипло спросил усач.

— Нужно полагать, что в прошлом вам жилось недурно?

— Мсье, в прошлом я имел честь служить в гвардейском кирасирском полку, в чине штабс-капитана. От отца наследовал большое имение, от тетушки деньги и ценные бумаги…

— Каковы ваши убеждения и есть ли у вас надежды на лучшее будущее?

— К черту идеи и убеждения! — со злобой ответил бывший штабс-капитан. — Когда вы продаете последний серебряный портсигар с монограммой, подарок вашей матушки, и когда ваша горячо любимая жена уходит с другим, потому что у того в кармане деньги, уверяю вас, вам будет не до убеждений… Идеалы, убеждения — пошлая выдумка бездельников!.. Надежд на будущее тоже никаких. Разговоры о том, что мы разобьем большевиков и вернемся домой, — миф.

— По поводу работы обратитесь, пожалуйста, к главному художнику мсье Борро. — Василий отпустил белогвардейца.

Вечером он спросил у Борро, принял ли он на работу усатого русского.

— Нет, мсье, ни его, ни других русских, обратившихся к нам, я не принял…

— Почему? Они плохие работники?

— Да нет… Честно признаюсь, я презираю русских белогвардейцев. Нам, французам, они чем-то напоминают сторонников Бурбонов, изгнанных из страны, и ждать от них чего-либо хорошего не приходится. Они ничего не забыли и ничему не научились…

Ровно в шесть часов вечера Василий в легком спортивном костюме, с элегантным чемоданчиком в руке появился у парадных дверей клуба. Швейцар в расшитой золотом ливрее низко поклонился ему, когда он назвал себя, и сообщил, что господина Кочека ждут в открытом корте номер два.

Шарль де ла Граммон, увидев Василия издали, поспешил ему навстречу.

— Если ничего не имеете против, можем начать!

— Сейчас буду готов! — Василий переоделся, взял ракетку и пошел на корт.

Игра началась в стремительном темпе. Де ла Граммон был хорошим игроком. Вначале Василий волновался, бил неточно и допускал ошибки.

Выиграв первый сет, соперник, снисходительно улыбаясь, сказал Василию:

— Не огорчайтесь, друг мой! Я ведь призер прошлогоднего чемпионата нашего клуба и редко проигрываю. Согласитесь, я недурно играю! — Он самодовольно рассмеялся.

Василий промолчал.

Во втором сете Василий обрел спокойствие и начал играть так, как играл когда-то в Москве, завоевывая звание чемпиона «Динамо» по теннису. Уверенный же в своем превосходстве де ла Граммон был благодушен, снисходителен и небрежен.

За стальной сеткой корта толпились люди. Кто-то громко сказал:

— Смотрите, господа! Какой-то новичок обыгрывает нашего вице-президента.

— Кто он, этот новичок? Удар у него мощный.

— Он здесь первый раз. Видимо, иностранец…

Игра пошла с явным преимуществом Василия. Настала очередь волноваться де ла Граммону. Под конец он растерялся, а Василий усиливал натиск, не давая противнику опомниться.

По окончании третьей партии раздались аплодисменты, — следившие за игрой поздравляли Василия.

К нему подошел высокий худощавый господин с седеющими висками.

— Жан-Поль Маринье, — назвал он себя, — начальник канцелярии министра. Вы, мсье, сыграли отлично и вызвали общее восхищение!

— Благодарю за лестные слова! Случайная удача, не больше…

— Не думаю, что это так! Впрочем, легко проверить. Случайной удачи дважды не бывает. Не согласитесь ли сыграть со мной четыре партии по пяти геймов каждая?