Кто-то маленький перекатился через его поясницу, и Волк тут же насторожился и прыгнул. Не догнал — тоненький дробный смех раскатился горошинами и умолк под лавкой. Слышно было, как Волк, повизгивая от нетерпения, скребёт когтями, да лапы коротки.
Василий ещё раз вздохнул, громко и протяжно, прямо всю душу вложил, и решил вставать. А то ещё хозяева войдут, а он на полу валяется.
А они сидели за столом. Видно, как он пролетел перед ними, так и застыли с кружками в руках. Марьяша ещё на руку щекой опёрлась, и оба на него уставились.
— Доброе утро, — хмуро сказал Василий, отряхивая солому с одежды, и осмотрелся в поисках кроссовок.
— Обувка твоя под лавкой, — подсказала Марьяша ласковым голосом, каким говорят с идиотами.
— Спасибо, — ответил Василий ей в тон и полез под лавку.
Кроссовки с носками там и нашлись. И рядом же возились два чёртика со свиными рыльцами. Один, нетерпеливо переступая копытцами, понюхал носок — и тут же притворился, что корчится в муках. Рожа вся сморщилась, поперёк кроссовка упал, задрыгался, скатился на пол и затих. Второй потянул его за хвост — ноль реакции. Поднял лапку — упала.
Василий кашлянул, и чертенят как ветром сдуло.
— Нашёл, али подсобить? — спросила Марьяша. Ласково так спросила, опять же, будто всерьёз думала, что он не справится. Василия аж досада взяла.
— Что это у вас тут за черти бегают? — недовольно спросил он, выбираясь из-под лавки, и сел обуваться.
— Кто? А, так это шешки. Не видал никогда, что ли?
— Да пока кваса твоего не выпил, и не видал, — проворчал Василий.
Пока он проверял, не сделали ли черти чего с его носками (кто их знает), Марьяша взялась печь блины. У неё уже всё было готово, только лей тесто на сковороду да ставь на огонь.
Дверь успели починить, подпёрли и оставили распахнутой, видно, чтобы выгнать чад и дым, а то печь какой-то чудо-умелец сложил без трубы, всё в дом и шло. Хозяева распахнули и окна, хотя, если по правде, вовсе это были и не окна, а просто два проёма в бревенчатых стенах. Ни рамы, ни стекла, вместо створок — дощечки, теперь сдвинутые в сторону.
В щелях темнел мох, на длинных полках круглили бока глиняные горшки, простые, не расписанные. С балок свисали пучки трав — то ли для еды, то ли для запаха. Всю обстановку составляли лавки, стол под белой скатертью, одинокий сундук да высокая печь. И вместо кроватей — вот эти полати за тканевыми занавесками, как верхние полки в поезде, только шире и длиннее, во всю стену. Не то место, откуда приятно падать.
Василий потёр поясницу.
Сквозь распахнутые окна и двери пролетал ветерок. Где-то далеко блеяла коза, гоготали гуси, а в остальном было непривычно тихо. Ни тебе проезжающих под окном машин, ни гудков, ни соседа с дрелью. Ни тарахтения стиралки за стеной, ни звуков работающего телевизора, ни музыки из колонок, ни разговоров, ни криков — ничего, как будто мир почти опустел.
— Так что ты за человек-то? — спросил Тихомир, когда Василий подсел к столу. — Как тя занесло-то в наши края? Мы уж голову ломали, думали, не охотишься ли на нечисть. Ярчук у тя, опять же, да ещё песни такие пел…
— Рекламщик я, — Василий почесал бровь, задумавшись, как бы это объяснить. — Вот есть, к примеру, социальная сеть…
— Это чё? — прищурился староста. — Невод? Бредень?
— Это, скажем, место такое, где много людей. И вот они общаются там, новостями обмениваются…
— А! Так у нас-то вся волость — социяльная сеть, коли на то пошло, особливо ежели ярмарка где. Напридумают там в своих южных краях, нет бы сказывать понятно… Так и чё рекламщики делают?
— Вот, к примеру, есть застройщик, — сказал Василий и исправился, опять видя непонимание в Тихомировых глазах: — Дома строит.
— Плотник, — с каким-то даже упрёком сказал староста.
— Пусть плотник. И я, значит, придумываю кре… — Василий вздохнул. — Такие слова придумываю, чтобы расхвалить его работу. Люди узнают и к нему обращаются.
— А, на ярмарках кричишь?
— Чего? Нет.
— У лавок стоишь и народ зазываешь?
— Да не-е, я пишу и картинки подбираю…
— А! Вывески малюешь. Ох и говор у вас в южных краях, ничё не понять. Ну, как-то друг друга уразумели, и ладно. А сослали-то тя за что? К нам-то простой люд, почитай, и не попадает никогда…
Тихомир почесал в затылке и продолжил задумчиво, подсчитывая:
— Да, пожалуй… Мы с Марьяшей, да бабушка… Ты четвёртый, других-то и нету.
— А остальные что, знатные? — попробовал угадать Василий.