Она примолкла, кажется, и не дышала. Осмелившись на неё посмотреть, Василий заметил, что Марьяша тихо плачет. У него и у самого на глазах проступили слёзы.
Потом она отняла руку, поднялась и ушла, босая. А он всё сидел.
Из глубины всплыла Снежана, лёжа на спине с закрытыми глазами. Новое белое платье колыхалось в воде. Её будто течением принесло ближе, она раскрыла глаза, вскинула руку из воды, коснулась щеки Василия.
— Ведь плохо тебе, — сказала. — Что ж не останешься, глупый? А то иди ко мне, я утешу. На дне озёрном сердце уж не болит.
— Спасибо за предложение, — сказал Василий. — Откажусь.
А после поднялся и тоже ушёл.
Глава 25. Василий решает действовать честно
Дни шли, и с каждым днём Перловка менялась на глазах.
Поросли жёлтой лапчаткой, папоротником и ромашками озёрные берега. В укромных уголках, под арками из лоз, появились лавки — садись да любуйся, как серебрится рыбьей чешуёй вода, как замирают стрекозы на тонких стеблях камыша. Слушай, как гудят хлопотливые пчёлы и как лозники верещат, спускаясь к воде за белой кувшинкой, за одолень-травой. Смотри, посмеиваясь, как они тянутся, обвивая хвостами гибкий ивняк, и боязливо косятся на волну.
Изогнулся лёгкий мост, соткался из деревянного кружева, и не поверишь, что вырублен топором. С двух сторон таблички, где вырезан перечёркнутый Хохлик: он несколько раз застревал головой в перилах, верещал, и его устали спасать. Впрочем, и таблички не помогали до одного случая.
Появилась корчма, и конюшня рядом с ней, и сараи. Рыли погреб. В корчме пока работали Добряк с женой, им помогала дочь. Белый козёл бродил по двору, ища, что бы сжевать, и не гнушался ни стружкой, ни цветами, ни забытым на скамье полотенцем, которое Умила вышивала и отвлеклась. И когда Хохлик в очередной раз сунул глупую голову в перила, именно козёл заметил его первым, подошёл, цокая копытцами по доскам, а потом стянул и съел его новенькие порты.
Хохлик верещал так, что слышно было и по ту сторону холма. Когда подоспел народ, он охрип от воплей, а козёл уже жевал его хвост. Умила утешала как могла, обещала сшить новые порты, но Хохлик долго злился. В конце концов он украл у Деяна почти готовую табличку, укоротил ножку, нацарапал пучеглазого козла, как умел, и вкопал рядом с мостом. И в перилах больше не застревал ни разу.
Слухи о кладовике, как назло, всё ширились и крепли. Видно, потому работники в Перловке не переводились, даром что у каждого сельчанина в эту пору были свои дела. Искали, кого оставить на хозяйстве, и спешили сюда. Только и разговоров было, что о кладе, и велик ли тот клад.
— Мне бы немного, ток на коровёнку ишшо, — говорил один.
— А моя жёнка-то, вишь, буски просит да перстенёк, — вздыхал другой. — Говорит, мол, ежели я тебе люба, так раздобудь, и всё тут. Вот бы их-то и сыскать!
— А у меня и вовсе жены нет, — вступал в разговор третий. — Ишь, говорят: ты, мол, лоботряс, лежебока, семью-то не прокормишь. А вот клад сыщу, так сами набегут!
— Да ты и тут ленишься, — говорили ему. — Ток у озера семечки грызёшь да на водяниц зенки пялишь, весь берег ужо заплевал. Кладовик поглядит на тебя так-то, да и скажет: шиш ему, а не клад!
Лодырь возражал, что кладовику всё едино, кто явится на огни, а уж шапку-то метнуть он не поленится — вот, с собою носит, да пока они время теряют, бросать учится. И поглядит потом, чья удача выйдет.
Пришёл всякий народ, даже и те, от кого мало толка в работе. Какие-то беспризорные дети в лохмотьях являлись по одному, по двое и сперва не особо бросались в глаза, а потом сбились в стаю. Шарили в курятниках, обнесли яблони, хотя яблоки ещё не доспели, а потом и вовсе попались, когда жарили пойманного гуся.
— Да я их сама зажарю! — верещала Незвана. Это был её гусь.
Дети недобро смотрели и молчали.
За них вступился Завид, сказал, приглядит и сам ответит, в случае чего.
— Да за тобою самим пригляд нужон, приблуда! — заругался Добряк.
Завид только скалил зубы в усмешке.
— Работа для них есть, — вклинился Василий. — Вот вам всё некогда дальнее поле до ума довести…
— Да нешто то поле кому надобно? Гости туда и не пойдут! Опосля уж…
— Надобно, — возмутился Василий, — ещё и как! Я слово дал, а вам всё некогда. Кузнец у нас вообще работает без нареканий, и единственный раз он о чём-то попросил, а вам плевать. Вот так всегда: если человек пашет как лошадь, то на нём и везут! Всё, знать ничего не знаю, мне нужна бригада расчистить поле.
— Кормить станем, — подмигнул детям Завид. — Как работников, честь по чести.