— Только я плохо подумал, — сказал он под конец и закусил губу. — Короче, по ходу, я лопухнулся. Решил, людям понравится на всякое такое смотреть — не, им-то понравится, конечно. А вот что ваши деревенские будут чувствовать, я не подумал. Я тут, это… вроде как хорошего человека обидел. Может, и не только его одного. А сейчас представил, что меня бы вот так напоказ выставили, и как-то, ну… не очень.
— А чё, — согласился Добряк. — Можно и выставить. Вона как ты лопочешь не по-нашенски, через два слова на третье понятно. Людей потешишь.
— Надо менять план, — хлопнул ладонью по столу Василий.
Шешки аж подскочили, оглянулись испуганно. Тот, что опомнился первым, потянул к себе ложку и хлебнул столько мёда, что аж окосел от сладости, заморгал глазами и потёр пятачок.
— Короче, — продолжил Василий, — надо придумать, как сделать, чтобы и людям нравилось, и никому не обидно было. Людей зазывать — это моё дело, это я смогу. А вот порядок тут навести и придумать, кто чем займётся — это бы я делегировал… поручил опытному человеку.
Хозяин блеснул на него глазами, прищурился, почесал короткую бороду.
— А чё не у Тишки-то помощи просишь? — спросил он.
— У козла твоего, что ли?
— У старосты нашего, — с презрением пояснил Добряк. — Чем он тебе негож?
— Так он меня к тебе и послал. Сказал, тебя тут уважают…
— Брешешь, — не поверил хозяин.
— Да зачем мне врать? — возразил Василий. — Тихомир так и сказал: к дядьке Добряку, мол, прислушиваются, если он согласится помочь, считай, дело сделано…
И добавил, подумав:
— А сам Тихомир с досками поможет, чтобы избы подновить, и, может, что-то ещё построить. Сказал, он с лешим дружбу водит…
Видимо, это он сказал напрасно, потому что хозяин тут же изменился в лице и тонко закричал, хлопнув по столу:
— А, лиходей, п-паскуда!
От удара его пудовой ладони стол жалобно заскрипел, посуда вся подпрыгнула. Шешки дружно завопили: «Ой!», заметались, столкнулись лбами и разлетелись кто куда, исчезли под столом и под лавками. Только дочиста вылизанная ложка загремела на тарелке, брошенная.
Добряк верещал, брызжа слюной. Из его воплей Василий понял, что леших было два (что-то такое он уже слышал), и Тихомир водил дружбу с пришлым. С тем, кого исконный хозяин леса так и не признал.
— Нешто приблуда те дозволение даст дерева рубить? — разорялся Добряк. — Нет у него права такого! Дикий мёд ещё крадут, злыдни, ульи мои разоряют — нашёл ты, кого слушать, бестолочь! Ток медовуху свою варить и может, колдырь, а боле ни на что не гож!
Василий уже почти привык к этим крикам, потому просто ждал, время от времени утирая с лица брызги слюны.
Услышав пёсий лай, вспомнил о Волке. Раньше у Волка не было такой свободы, и тревожило, не убежит ли, не потеряется — но вроде пёс не терялся, да и лаял сейчас не злобно, а радостно, как будто увидел кого-то знакомого. А вот завизжал, тоже радостно. Может, Марьяша вернулась?
Но от этих мыслей Василия отвлёк хозяин.
— Ладно уж, — сказал он, притихая, и опять хлопнул по столу, в этот раз не сильно. — Теперя вот чего, парень…
И, придвинувшись ближе, почти прошептал:
— Ты смекаешь, что дело здеся неладное? Темнит Казимир. Почто очищать земли выдумал, то нам неведомо. А боюсь я, парень, ежели мы голову поднимем, шибко ему то не по нраву окажется. Разуметь бы хоть, что он замыслил, не то как бы мы не сглупили да себе хуже не сделали.
— Ну а как узнать? — почесал в затылке Василий. — Надеяться только, что всё обойдётся. Мы, короче, если успеем по-тихому тут блеск навести и рекламу дать, привлечём клиентов, а тогда у Казимира уже не выйдет ничего с нами сделать. Слишком много свидетелей, ну и люди поймут, что вы все нормальные и никакого вреда не несёте… ну, разве что кроме ырки. Кстати, а чего вы его не замочили?
— Чё? — не понял Добряк. — И чё ему от воды сделается?
— Ну, не убили чего?
— А! — хозяин усмехнулся. — Это колдун так над Тихомиром потешился. Вот тебе, сказал, деревня, вот народ, так и заботься, мол, о народе, никого не обидь, а то спросим с тебя. Ну, нам-то чё, ырка слабый. Его, почитай, никто и не боится, да и ночью мы в поля не ходим. Пущай живёт, не жалко. Ты вот чё скажи, парень…
Он опять придвинулся и понизил голос:
— Ты, ежели что, не отступишься, не забоишься? Слово дай.