— Токмо шитьё прихвачу, — сказала она. — Не сидеть же без дела.
Она ушла, и Волк скользнул за ней следом.
Похоже, она никак не могла найти своё шитьё, или что там возникли за проблемы — как вошла в избу, так и пропала. Василий уже успел обсудить с Тихомиром, и как продвигается строительство гостиного дома, и что неплохо бы позвать полевика, чтобы украсил дворы цветами…
Тут над головой так загремело, что аж уши заложило. Испуганные куры раскудахтались, раскричались.
— Марьяша! — позвал Тихомир, заглядывая в дом. — Вот бесова девка! Её ждут, а она косу переплетает. Ты ещё холстину ткать начни, из которой платье сошьёшь, в котором выйдешь!
— Иду! — откликнулась она и, действительно, скоро показалась на пороге с корзиной в руках. Что переплетала, неясно, с виду как будто ничего и не изменилось.
— Дождётесь, что польёт, тогда уж можно будет не торопиться, — проворчал староста. — Эх, видать, парням нынче работать не доведётся, то-то обрадуются…
Василий позвал Волка. Тот высунул морду в дверь, дал понять, что занят, и, облизнувшись, исчез. Слышно было, как он гремит деревянной миской. Что ж, Василий не настаивал. Волк в деревне стал самостоятельным, до вечера где-то носился, приходил только ночевать, а судя по лоснящейся шерсти и неизменно довольному виду, он кормился не только у старосты. Вот уж кто, а пёс точно не жалел о прошлой жизни.
Василий решил, что ждать его не станет. Он больше не боялся ни того, что Волк потеряется, ни того, что его обидят.
— Понести корзинку? — предложил он Марьяше.
— Да корзинка-то лёгкая, — отказалась она. — В ней токмо платье недошитое, сама управлюсь.
Они отошли совсем недалеко, когда с неба упали первые капли, тяжёлые, крупные.
— Вертайтесь! — окликнул Тихомир. — Вертайтесь, промочит вас, хворь пристанет!
— А мы скоренько! — весело ответила Марьяша и, подхватив Василия под руку, зашагала шире.
Капли западали чаще, гуще, прибили пыль на дороге, примяли траву. Запахло дождём, вода зашептала вокруг. Банник вышел на порог, жмурясь довольно, запрокинул лицо и крякнул:
— Ух, хорошо!
Холодная капля упала Василию за шиворот, и он передёрнул плечами.
— Что, Вася, — со смехом спросила Марьяша, — всё думаешь, сон это?
— Может, и сон, — с улыбкой ответил он. Не то чтобы действительно так думал, просто решил её поддразнить.
Тут дождь полил стеной, и они побежали. Мимо недостроенного гостиного двора, где не было ни души, мимо старой яблони, мимо покосившегося сарая без двери, где прятались от дождя шешки, совали соломинки за порог, а то и толкали друг друга наружу для смеха.
— До Молчана далеко, и правда промокнем, — на бегу крикнул Василий. — Давай ко мне!
Дверь никак не хотела поддаваться, едва удалось сдвинуть её с места. Они влетели в дом, смеясь.
— Какой же это сон? — сказала Марьяша, опуская корзинку на стол. — Припомни, ты хоть единожды так носился во снах? Во сне бежишь — и будто вязнешь…
Василий затворил дверь.
Они были одни в тёмном доме, окружённые дождём. Вся Перловка сидела по домам — никто не пройдёт мимо, никто не заглянет. Марьяша ещё улыбалась от быстрого бега, но вот улыбка медленно исчезла с её лица.
Они шагнули друг другу навстречу, коснулись — сперва ещё несмело, стряхивая дождевые капли с волос, со щёк, глядя глаза в глаза. Ладони легли на плечи, дыхание смешалось, и нельзя было сказать, кто первым потянулся к другому.
Василий решил, что будет осторожным, ведь Марьяша такая маленькая… Но она так крепко его обнимала, и её мягкие губы оказались такими горячими и нетерпеливыми, что он забыл обо всём и тоже прижал её к себе, вдруг испугавшись, что выпустит — и всё и правда окажется сном.
Время застыло. Всё как будто ушло, растворилось — и дождь, и этот дом, и весь мир за стенами. Остались только они.
— Теперь и сама не знаю, не сон ли это, — прошептала Марьяша, ненадолго отстраняясь и гладя его по щеке.
Лицо её раскраснелось, дыхание сбилось, в глазах разгорелся огонь, которого раньше не было.
— Ничего, главное, что это наш общий сон, — ответил Василий, любуясь ею, а потом опять коснулся её губ. Сперва мягко, бережно… но с ней не получалось быть мягким. Она и сама как будто хотела взять его без остатка.
— Подожди, — прошептал он наконец, упираясь лбом в её лоб. — Какая ты… Ещё немного, и мне будет трудно остановиться.
— То русалья кровь во мне, — зашептала она в ответ. Взгляд её был теперь совсем зелёным, пьяным. — Мы любовь свою находим, Васенька, однажды и на всю жизнь. Назови своей, и я навеки твоею буду. Другие мне боле не надобны…