Василий развернулся и побрёл прочь.
Навстречу попалась Незвана, схватила за рукав, спросила, отчего шум. Он не ответил, и она убежала сама узнавать.
Он вернулся к себе, сел на соломенную постель, упёрся лбом в колени. Вот, получается, и принял решение. Осталось вызвать колдуна, отдать нож…
Почему это не случилось в то время, когда он только сюда попал и думал, что всё не по-настоящему? Почему теперь? Он и оставаться здесь не хотел, и в то же время знал, что если уйдёт, будет жалеть. Может, до конца жизни будет жалеть.
Василий представил себя пятидесятилетним, с залысинами и пивным животом. Будто воочию увидел, как в растянутых трениках карабкается на горку, утирая пьяные слёзы и надеясь опять попасть в другой мир. Но дважды такое не срабатывает, да и горку, может, уже снесут, и у Марьяши давно будет и муж, и дети, и, может, даже внуки. Он и сейчас-то особо никому не нужен, а уж в пятьдесят и в трениках…
Едва подумал о Марьяше, как она вбежала в дом, упала на колени рядом с ним — лица в темноте почти не видно, но слышно, запыхалась, — и спросила жалобно:
— Зачем ты это сделал, Васенька?
— А ты не понимаешь? — сказал он с кривой усмешкой. — На Горыню хотел свалить, типа это он виноват. Чего ты вообще пришла? Иди, расскажи им всем правду, вперёд. Иди! Давай, скажи, какой я гад, и проваливай. Почему ты не сердишься?
Она замотала головой и сказала, придвигаясь ближе:
— Не верю я, Васенька!
— Да как, блин, не веришь, если ты своими глазами видела, что я всё поджёг? Я один там был, больше некому, ты что, не понимаешь?
— Причина тому быть должна. Знаю ведь я, сколько сил ты вложил, сколько труда. Не верю, что по своей воле испортил бы дело! Откройся мне, скажи, что тебя гнетёт, что тревожит?
Она положила руки ему на колени, заглянула в лицо, неясно что пытаясь разглядеть в ночном сумраке. Лучше бы презирала его, лучше бы обвиняла. Легче было бы уйти.
— Скажи мне, Васенька! Я всем помогу, чем смогу, не оставлю тебя, токмо поведай…
— Да я же говорю! — закричал он. — Я просто плохой человек! Всё, довольна? Иди отсюда!
Оттолкнув её руки, он отвернулся и зашарил под соломой. Хотел взять нож, перья и уйти, забрать Волка, вызвать колдуна, где-нибудь пересидеть, чтобы никого, никого больше не видеть, и отдать этот проклятый нож, и вернуться домой. И постараться никогда не вспоминать о том, что было.
Тряпица с перьями сразу попалась под руку, а вот нож… Ножа не было.
Василий вскочил на ноги. Зажёг лучину, сорвал одеяло с постели, отбросил в сторону. Взялся перетряхивать солому. Зарылся по локоть, по плечо — ничего!
— Что ты ищешь, Васенька? — не понимая, спросила Марьяша. — Помочь?
Он не ответил. Хватал солому пучками, просеивал в пальцах, отбрасывал в сторону. Этого не могло быть, не могло! Наверное, он просто не запомнил, где именно оставил нож. Когда он видел его в последний раз, вчера перед сном? Ведь клал в изголовье… Может, вертелся во сне, и нож как-то сдвинулся…
Марьяша тоже взялась помогать, видя его отчаяние, хотя вообще не знала, что они ищут.
Или притворялась. Немногие могли войти в этот дом.
— Ты брала нож? — спросил Василий.
— Какой нож?
— Нож! Мы ходили за берестой, Мудрик дал, я носил с собой, положил сюда, вот сюда…
Марьяша покачала головой с непониманием.
— Не брала я, Васенька. На что мне? Нож и у нас дома имеется. Тебе принесть?
— Да мне тот нужен!
Проклятый нож! Сколько дней он таскал его с собой? Бросал то на столе, то на полке, даже на завалинке однажды забыл, и ничего, никто не позарился. Надо же такому случиться, чтобы нож пропал именно теперь! Нет, нет, он не пропал, кто-то взял. Кто мог?
Василий застыл, раздумывая, а потом выскочил за дверь и побежал к гостиному дому. Там было светло от факелов. Брёвна ещё дымились, но огонь вроде потушили — трудно понять, потому что здесь собралась, пожалуй, вся Перловка, и за спинами ничего нельзя было разглядеть. Деревенские ахали, всплёскивали руками, звучало имя Горыни. И староста был тут, само собой.
Василий кинулся к нему.
— Ты! — воскликнул он. — Ты украл мой нож?
— Я-а? — удивился Тихомир. — Да на что мне нож-то твой нужон, нешто своего нету? Тебя, голодранца, ещё обирать!
— А кто тогда? — закричал Василий. — Кто?
Он завертелся, выглядывая в толпе Горыню, протолкался к нему, схватил за рубаху на груди, приблизил лицо к его лицу и зашипел:
— Ты у меня шарил? Признавайся!
Горыня растерянно заморгал. Похоже, его уже обвинили в поджоге, пришлось отбиваться от местных, и к новой атаке он не был готов. Даже не оттолкнул Василия, хотя тот буквально на нём повис, и растерянно сказал, разводя руками: