— Ступай прочь! — гневно сказала она. — Нешто, думаешь, у него ни сердца, ни разума? Да он два десятка лет просидел взаперти, мать, отца у оконца выглядывал, одна только радость в жизни и была, ежели их увидит, а ты говоришь такое!
Тихомир, смутившись, вышел. Ушёл и Василий, прикрыв за собой дверь. Всё равно слышно было, как Мудрик, всхлипывая, спрашивает, правда ли батюшка и матушка его не любят, а бабка отвечает, что любят, конечно, а дядька Тихомир ошибся, откуда ему знать.
Марьяша стояла, заламывая пальцы, и сама была готова заплакать. Примолкли и остальные.
— Ежели Казимир виноват, то всё один к одному и сходится, — вполголоса сказал староста и со смущённым лицом почесал в затылке. — Оставил Бориса без наследника, выждал положенный срок, когда тот задумываться начал, на кого царство оставить. Царевича отослал подале, да царство отнимет, а с проклятием его уж никто не свяжет, лет-то сколько прошло… Ежели бабка сама-то не лжёт.
— Ну, знаешь, я ей верю, — сказал Василий. — Только это не всё, Казимиру ещё что-то нужно. Не зря же он этот нож хотел вернуть, ещё и говорил, до дня Купалы.
— Може, ножом тем проклятие снять-то надобно? — предположил Тихомир. — И, скажем, срок имеется. Не успеешь в срок, Велимудр навеки таким вот останется…
Все зашумели, начали строить догадки, но разом примолкли, когда открылась дверь. Бабка вывела Мудрика, обнимая за плечи. Он ещё всхлипывал, шмыгая носом.
— Вот что, — сказала Марьяша. — Мы как жили? Каждый допрежь токмо о себе думал. Вроде и трудились над заповедным местом, а каждый сам для себя. Ты, Вася, этим путём хотел домой вернуться. Ты, тятя, думал с царём помириться, дружбу вернуть. Ты, дядька Добряк, тоже что-то затеял. А ты, бабушка Ярогнева, молчала о том, что ведаешь.
Она повернулась к Горыне.
— И ты, богатырь заезжий, что-то ищешь и нам не говоришь. Давайте-ка все друг другу откроемся, вместе завсегда легче.
— Да что ты, девка… — начал Добряк, но Василий, перебив его, закричал:
— Поддерживаю! Всё правильно она говорит. Чтобы сложилась общая картина, каждый должен рассказать, что знает.
Все согласились, особенно те, кто ничего не знал, но хотел послушать.
Они вернулись на площадь, опять расселись. Слово хотел взять Хохлик, ему не терпелось рассказать, что бабка — ведьма. Но ему сказали, что знают и так, ещё бы не знать, ежели давеча отыскала она их в облике птицы чёрной. Один только Мудрик опять удивился.
Первым хотели вызвать богатыря. Тот смотрел хмуро, отмалчивался. По всему было видно, делиться не хотел.
— Ну, тогда я скажу, — вздохнул Добряк. — Ты вот, парень, гадать пытался, кто я таков да как жил-поживал, однако ж не угадал. Ладно я жил, тут недалечко, в Нижних Пеструшках. Жёнка у меня осталась там, Баженка, да Умила, дочь любимая. Казимир сказал, их не тронет, покуда делаю я, как он велит, а велел он за Тихомиром приглядывать. Ну, чё приглядывать, ежели ему окромя медовухи ничё боле в жизни не надобно…
Тут староста попытался возразить, но, в общем, не нашёл аргументов. А Добряк продолжил, что в заповеднике надежду увидал: может, царь бы явился поглядеть, а ему бы с ним хоть словом перемолвиться, об угрозах колдуна поведать, заступы просить. Вот и докладывал Казимиру, что у Василия, мол, ничего не выходит, никто его не слушает, да и дела тот своего не знает.
— Токмо змею этому чёрному, окаянному, нож был ещё надобен, — докончил Добряк, опустив глаза. — Под конец он и вовсе взъелся, сказал, до Купалы мне сроку, и ежели не управлюсь, так ни жены, ни дочки мне боле не видать. Я уж и жить не хотел-то, думал, он их тогда не тронет, а тут нож сам в руки пошёл. Куколку я дочкину разглядывал, а Хохлик подумал, то колдунская кукла, да всё мне и выболтал. Как устоять-то было?
— Что ж ты, дурень, не сказал! — с досадой воскликнула бабка Ярогнева. — Я-то думала, ты с ним заодно. Вместе, глядишь, и сумели бы выпытать, на что ему нож-то надобен, что в нём за сила!
— Да скажешь тут, ежели и сам про тебя такое слыхал, что ажно икота от страху делалась да брюхо расслабляло!
Бабка посмотрела на него, прищурившись, и, покачав головой, попросила Хохлика о помощи: пусть, мол, покажет Мудрику, какую здесь красоту навели, да к дядьке Молчану в гости сводит. Тот охотно согласился, а бабка, убрав их таким образом с поля, рассказала, как пришла наниматься нянькой. Только о Раде ни словом не упомянула, и Василий о том говорить не стал. Вроде и собирались ничего не скрывать, но не его это тайна, и лучше не лезть.