Добравшись домой, Василий зажёг лучину, сел за стол и придвинул к себе бересту. Раз уж они решили не отступать от плана, стоило придумать, как зазывать людей, и в голове уже были идеи. Осталось их расписать, чтобы ничего не забыть. Может, по ходу дела и что-то новое придумается.
Как раз тогда, когда он уже увлёкся, дверь заскрипела, впуская кого-то. Света лучины не хватало, чтобы сразу узнать гостя. Василий поморгал, прогоняя черноту и вспышки перед глазами, и сразу подумал, что это пришла Марьяша. Сердце забилось.
— Вот, ужин те принёс… — раздался безрадостный голос Тихомира.
— Да я уже поужинал, — растерянно сказал Василий.
— Ужинал, не ужинал, дело твоё, — не глядя на него, хмуро ответил староста, — а потолковать бы надобно… Горшок али миску давай, и так уж Марьяша перетаскала к те почитай всю посуду!
Он выставил горшок из корзины и забрал вместо него пустой. Творог, прикинув, пересыпал в другую миску, поскольку та, которую он принёс, была глубже. Выложил на стол пяток яиц, поймал ладонью, чтобы не разбегались, огородил берестой, и всё это время сопел и не смотрел на Василия. И разговор начинать не спешил.
Управившись с делом, Тихомир опустил корзину на пол, сел на лавку и неохотно сказал, глядя в сторону:
— Смерти я тебе не желал, и вообще никакого зла. Ты, Вася, мне и вовсе по душе пришёлся, но, сам понимаешь, токмо покуда не начал я подмечать, как вы с Марьяшей друг на друга глядите. Вы-то с ней несхожи совсем, да и ты из иных земель, где всё не по-нашенски — кто ж ведает, к каким девкам привык да что у вас там за нравы! Оно-то ясно, дело молодое, спервоначалу кровь играет, боле ничего и не надобно, а дале-то как жить будете? Да и не верил я, что ты останешься, даже ежели что и обещал.
Он посмотрел исподлобья.
— Негоже так-то, Василий, голову девке дурить. Одна она у меня осталась-то, одна отрада, счастья я ей хочу, а с тобою не вижу, что ей за счастье. Если бы я хоть понимал, что ты её не оставишь, не обидишь, я бы уж, может, и в чужие земли ей отбыть позволил…
Тихомир уронил голову на руки и запустил пальцы в волосы.
Василий был бы и рад что-то сказать, но что? Так и сидел, ковыряя столешницу. Там с одной стороны торчала щепка.
— Ежели выйдет с Борисом потолковать да Казимира на чистую воду вывести, — сказал Тихомир, поднимая лицо, — увезу её подале отсюда. Не хочу, чтоб как с матерью её вышло…
— А как вышло с матерью? — спросил Василий.
— Да как!..
Староста искривил губы. В голосе его звучали досада и застарелая боль.
— Слыхал, может, из водяниц она, а они-то, в ком русалья кровь, в воду могут уйти, ежели захотят. Ежели, может, обида какая али жизнь не мила… Мы-то с Радою ладно жили. Ну, спорили, не без того, токмо от иных споров огонь жарче горит. Из-за одного-то лишь, из-за подменыша этого проклятого да из-за Всеславы иные ссоры у нас выходили, холодные да липкие, как тина морская!
Он хлопнул по столу ладонью.
— Всеслава ей смерти желала, чьим-то наветам поверила, да по её бы и вышло, ежели Борис бы не вмешался. И после такого-то Рада её жалела, убивалась! А я и слышать об том не мог, ежели она хоть слово… Ну, как-то мы повздорили, и она всё ходила сама не своя, а я в тот раз, чурбан, первым на примирение не пошёл. Ушла она из дому-то, да и не вернулась. После уж на берегу башмачки её нашли, платок — от людей, значит, отреклась, да и от мужа такого…
— Это же странно, — осторожно сказал Василий. — Ну, чтобы из-за одной ссоры вот так всё перечеркнуть. Вы же долго были вместе, и из-за Мудрика тоже ссорились не в первый раз, так с чего бы ей именно тогда уходить в воду?
Он-то знал больше, но сомневался, что об этом нужно говорить. Тихомир и на бабку рассердится, и на Всеславу набросится, если та с царём сюда явится. В тот день будут нужны холодные головы и большая удача, а Тихомир наверняка всё испортит…
Василий всё тянул, тянул отставшую щепку и не мог решиться: говорить или нет?
Староста смерил его немигающим тяжёлым взглядом.
— Да кто же их, баб-то, знает, — ответил он. — Почитай два десятка лет терпеть будет, а потом вступит ей что, да и уйдёт. Так вот чего, Василий: ежели Марьяша не вынесет да материну судьбу повторит, я тебя своими руками удушу.
Он протянул к Василию ладони, а потом тяжело опёрся на стол и поднялся.
Щепка с треском отломилась.
— И сам жить не стану, и тебе не дам, — докончил Тихомир, поднимая свою корзину. — Так лучше б тебе в Перловке не задерживаться, как мы закончим дело. Ну, уяснил?
И, не дождавшись ответа, ушёл.
После такой беседы Василий ещё долго сидел, глядя в пустоту. Никакие рекламные тексты не шли в голову. Он ещё некстати вспомнил, что Тихомир в прошлом бил степняков. Раньше-то это не воспринималось всерьёз, а если подумать, он же людей убивал вот этими руками…